Маркс: В лице обвиняемых перед господствующими классами, представленными судом присяжных, стоял безоружный революционный пролетариат; обвиняемые были, следовательно, заранее осуждены уже потому, что они предстали перед этим судом присяжных. Если что и могло на один момент поколебать буржуазную совесть присяжных, как оно поколебало общественное мнение, то это — обнаженная до конца правительственная интрига, растленность прусского правительства, которая раскрылась перед их глазами. Но если прусское правительство применяет по отношению к обвиняемым столь гнусные и одновременно столь рискованные методы, — сказали себе присяжные, — если оно, так сказать, поставило на карту свою европейскую репутацию, в таком случае обвиняемые, как бы ни была мала их партия, должно быть, чертовски опасны, во всяком случае их учение, должно быть, представляет большую силу.
…Несколько мыслей, родившихся, может быть, в один час и выхваченных из бесконечного потока, — всего несколько мыслей, но за ними целые жизни — противостоящие концепции, полярные нравственные позиции. Замирающему от юродствующего блаженства низвергателю, которому «нигде не было так хорошо», как в «Петропавловской крепости», и он молит бога, чтобы тот помог «всякому свободному человеку найти такого доброго, такого человеколюбивого начальника», которого он нашел в заключении, «к своему великому счастью», — такому человеку, если он чуть-чуть будет искренен с собой, никогда не хватит решимости произнести: счастье — это борьба.
Хотя он по-своему борется и очень преуспевает в своей мистификации борьбы. Умрет Николай, которого Бакунин не разжалобил, он напишет его сыну — царю Александру такую же философскую челобитную и выйдет из крепости, получит свидетельство на жизнь в Сибири, купит домик, устроится писарем, женится на молодой польке; потом переберется в город, поступит на службу к золотопромышленнику, сдружится с губернатором-кузеном, выправит документы и драпанет через Японию, Америку прямо в европейские салоны. И уж на этот раз развернется — трепещите, тираны, берегись, Интернационал!
И у него начнется новый приступ, по меткому выражению Герцена, «чесотки революционной деятельности». Он возьмется теперь уже за самого бога, призывая к низвержению религии. Будет предрекать революционные потрясения, декретировать стратегию и тактику социальных битв и смехотворно провалится при первой же попытке реализовать свою методологию в восставшем Лионе. Он придет в Коммунистический Интернационал, с тем чтобы торпедировать его, узурпировать партийную власть, будет строго судим судом революционной чести и наконец изгнан из рядов Товарищества.
Возобновив связи с Бакуниным уже во времена его «второго пришествия» в Европу, обнадеженный его взрывной предприимчивостью, Маркс рассчитывает на совместные действия на революционных фронтах и получил от Бакунина необходимые заверения в этом отношении. Но вскоре стало ясно, что русский «бунтарь» явно отвергает пролетарские идеалы борьбы, создает свое «вероисповедание» — бакунинский анархизм — своеобразную разновидность мелкобуржуазного социализма. Обличение эксплуататоров соединяется у него с требованием «абсолютной» свободы, отрицанием всякой дисциплины; низвержение государственной машины — с уничтожением всех национальных и территориальных государств; ударной силой в социальной борьбе, по его замыслу, должны стать не организованный пролетариат, а деклассированные элементы — мелкобуржуазные авантюристы, люди богемы, люмпены… Созданный им Альянс социалистической демократии угрожал стать троянским конем в Интернационале.
Маркс вместе с Энгельсом, вместе с руководящим ядром Интернационала вынужден отдать немало сил и времени, чтобы вытравить «чесотку» бакунизма. Не простое это дело — не открытая баррикадная война с явным противником пролетариата, а борьба с опасным попутчиком, с коварным «лжебратом», борьба, отстаивающая и утверждающая сами принципы борьбы. Обстоятельный доклад, представленный конгрессу Интернационала, определил идейный и организационный разгром бакунизма в рабочем движении. Пришлось вытащить на свет все сумеречное существование великого анархиста, вычистить все нечистые следы его на революционном поприще, перетряхнуть все его — разумеется, только обнаруженное — шутовское тряпье.