…Как-то, уже после выхода «Капитала», Энгельсу удается уговорить своего друга на поездку куда-нибудь в «йоркширскую глушь»: отдохнуть от лондонской сутолоки. И Маркс собирается в Манчестер вместе с младшей дочкой, четырнадцатилетней Элеонорой. Сборы эти, кстати, вылились в целую финансовую драму, нет, скорее напоминали трагикомический эпизод отъезда «банкира» перед финансовым крахом. Пришел за деньгами Эжен Дюпон, дельный скромный парень, никогда не обращающийся без крайней нужды, но теперь без работы — смертельно больна жена — пришлось ссудить шесть фунтов. Пришел Лесснер, оказавшийся в тяжелом положении после смерти жены, — ему пять фунтов. Почтенный Либкнехт уже не сам, а через Эккариуса попросил ссуду; Георг со слезами на глазах поведал, что Вильгельму угрожает изгнание из квартиры, если он не ликвидирует задолженность, — пришлось вынимать еще два фунта, — гак половина накоплений уплыла. Но вдруг и на оставшиеся фунты покушение: явился некий господин из Сити — тридцатилетней давности кредитор, находившийся в бегах как растратчик, и потребовал пятнадцать фунтов. «Таким образом, — резюмирует неудачливый «отпускник», — я сижу на бобах…»
Поездка все-таки благодаря Энгельсу состоялась и, можно сказать, удалась. Маркс составляет подробный остроумный «отчет» старшей дочери о йоркширском путешествии — о знакомстве с неожиданно интересными людьми, сочно рисует их портреты, восторгается крестьянским добродушием, живым умом и энтузиазмом любопытного ученого парня, который «наивен, как ребенок, без всяких претензий, всегда сотов поделиться своими научными открытиями с первым встречным, который пожелает выведать их у него». Поминает простоватое, но веселое застолье на ферме, и опять разговоры, разговоры с этим ученым-геологом Дейкинсом, который оказался коммунистом «от природы», очень пылким и любознательным собеседником…
Есть в письме-рассказе и картина «неизбежного чая» у Гумпертов. Не пойти в гости к старому знакомому — врачу, выходцу из Германии, было нельзя, но и выслушивать целый вечер чванливую госпожу докторшу тоже нет сил. Во время ее попыток завладеть общим вниманием Маркс не без сердитой грусти принимается за своеобразные геологические исследования — изучает следы времени на лице хозяйки: что оно сделало и с ее лицемерным носом, и с тембром ее голоса и, самое печальное, что оно наслоило в ее душе… Видите ли, ей неприятно ездить в омнибусе, бывать на публичном фейерверке, сидеть в театре по соседству с партером — и все «из-за дурного запаха презренной черни».
— I like the clean million, but not the dirty million.
«Я люблю толпу чистых людей, а не грязных».
Осерчав вовсе, Маркс вежливо притворяется, что в ином смысле понял «чистые миллионы», и с язвительной корректностью роняет:
— Люди вообще весьма склонны предпочитать чистый миллион фунтов стерлингов какому бы то ни было миллиону людей — мытых или не мытых.
Вот она — обыденная явь антигуманизма, самое что ни на есть элементарное обесчеловечивание человека. Госпожа филистерша с ее псевдоаристократизмом, а проще говоря, «чистоплюйством» и не подозревает, видимо, что не так уж и далека от сановного деспотизма. Разве несхоже ее филистерское брюзжание с той августейшей брезгливостью, которую выказал Наполеон у Березины? Говорят, увидев массу тонущих в Березине солдат, он воскликнул, указывая своему спутнику: «Voyes ces crapauds!» («Посмотрите на этих жаб!») Если даже это вымышлено, то вымышлено точно. «Презираемый, презренный, обесчеловеченный человек» — как говорил Маркс еще в юности — это и очевидный факт, и единственный принцип деспотизма. Ежели такой взгляд на людскую массу обнаруживают даже те, кто способен на большие дела, «как Наполеон до своего династического безумия», что же можно ждать от обычного мещанина.
Всякий, кто приходит к Марксу с открытым сердцем, кто понимает и принимает его принцип равенства и простоты в товарищеских отношениях, тот находит его искреннее расположение, всегда получает необходимую поддержку и совет. Но он «извергает громы» на каждого, кто проявляет поползновения к «идолопоклонству», постоянно выказывает отвращение «ко всякому кривлянию, ко всякого рода тщеславию и претенциозности».