Цветы циничного паразитизма времен Дидро в новом веке уже приносят обильную осыпь горьких ягод. Повсюду этого добра с избытком! И даже, а может быть в особенности, среди «великих мужей эмиграции». Прорисовывая галерею печальных знаменитостей, Маркс и Энгельс замечают некоего развязного крефельдца Рудольфа Шрамма, и тут же припоминается им злополучный «племянник» — «сварливый, болтливый, чрезвычайно сумбурный манекен, избравший своим жизненным девизом цитату из «Племянника Рамо»: «Я скорее согласен быть нахальным болтуном, нежели вовсе не быть».
Рудольф Шрамм вожделеет к ответственным постам, пусть даже это будет какая угодно карьера. Он готов в любой момент прикусить язык, если для успеха карьеры требуется молчание — можно ведь отвести душу и брюзжанием в кулак. Но если не дают поста, тогда почему бы не податься в радикалы, не развернуться в каком-нибудь «Клубе решительного прогресса», не сварганить некий циркулярик… И вот этот духовный наследник племянника Рамо, этот, в сущности, неудавшийся бюрократ, пыжится предстать буржуазным радикалом, пользуясь братским родством с прекрасным парнем из Союза коммунистов Конрадом Шраммом, но на самом деле только «изображает собой карикатуру на радикального буржуа».
Посылая другу в Манчестер экземпляр «Племянника Рамо», Маркс с удовлетворением замечает: «Это неподражаемое произведение еще раз доставит тебе наслаждение».
Нетрудно понять, что читательский вкус Маркса более всего восприимчив к интеллектуальной прозе, к художественному слову, максимально «заряженному» мыслью. Но чтобы уточнить это представление о «вкусе» и качественных критериях художественности, можно обратиться и к литературному антиподу Дидро, к тому, что Марксу сугубо не нравилось. Например, к творчеству Шатобриана, этого романтика-роялиста, самозабвенного певца короны и библии, тоже покусившегося на философские «опыты» и на художественную прозу.
— Если этот человек сделался так знаменит во Франции, — говорит Маркс о Шатобриане, который ему «всегда был противен», — то только потому, что он во всех отношениях являет собой самое классическое воплощение французского тщеславия, притом тщеславия не в легком фривольном одеянии XVIII века, а переодетого в романтические одежды и важничающего новоиспеченными выражениями; фальшивая глубина, византийские преувеличения, кокетничанье чувствами, пестрая игра красок, чрезмерная образность, театральность, напыщенность — одним словом, лживая мешанина, какой никогда еще не бывало ни по форме, ни по содержанию.
Наконец, представление о художественном вкусе можно закрепить еще одной историко-литературной параллелью, которую предлагает сам Маркс. Он ставит знак равенства между творчеством Дидро и другого поборника слова, хорошо знакомого нам. «С сочинениями Эрлиба я отчасти знаком. Как писателя, я ставлю его наравне с Лессингом и Дидро». Речь идет о Добролюбове (Эрлиб — так звучит по-немецки его фамилия). Он прожил короткую, всего в четверть века, жизнь, но она, как молния сверкнув в темном царстве российской действительности, успела озарить, пронзить своим светом многое. От его могилы Чернышевский обратился с пламенными словами: «О, как он любил тебя, народ! До тебя не доходило его слово, но когда ты будешь тем, чем хотел он тебя видеть, ты узнаешь, как много для тебя сделал этот гениальный юноша, лучший из сынов твоих».
Слово Добролюбова было услышано и нашло глубокий отзвук в сердцах учителей коммунизма, он стал для них социалистическим Лессингом, писателем классического масштаба, под стать Дидро.
Сам Дени Дидро, побывавший в России еще задолго до того, как пробудилась революционно-демократическая мысль, уверовал в будущее процветание страны, в могучие силы ее народа. На склоне лет он принялся за изучение русского языка, справедливо полагая, что со временем Россия станет важным мировым фактором.
Подводя итог тогдашнему развитию русской общественной мысли, основоположники научного коммунизма с гордостью говорили о народе, выдвинувшем «двух социалистических Лессингов» — Добролюбова и Чернышевского. С надеждой обращали они свой взор к тем, кто наследует их революционный дух: «Среди молодого поколения русских мы знаем людей выдающегося теоретического и практического дарования и большой энергии».