Его шаркающие шаги всё больше сливались с сильным сквозняком, который летал по тому коридору и Рома начинал понимать, что пора пытаться встать. Боль и отчаяние терзали его тело так, что с глаз то и дело пытались вытекать слезы. Всему этому теперь была граница – то обещание отцу Михаилу, а точнее его свету. Разум теперь отчетливо понимал, кто может выжить, а кому не суждено?
В какой-то момент он всё же встал. Да, он сделал это, вопреки всем предрассудкам и выводам о том, что дальше будет лишь хуже и тяжелее. Из под тех самых обещаний его тело всё же шагало вперед, по пыльному коридору, куда-то на яркий, слепящий свет. Шагало, даже когда где-то там раздался громкий выстрел. Его пережившая и не такие звуки полуживая плоть даже не думала о чем-то хорошем или плохом. Просто вперед. До конца…
Когда свет начинал уже слепить так, что не было видно даже своих истертых напрочь ботинок, кажется, пора было бы остановиться или хотя бы прикрыться ладонями, но нет, не сейчас. Выполнить цель было превыше. Лишь теперь данное светлому силуэту слово означало что-то существенное и по-настоящему важное, даже не имеющее права на разногласия внутри.
Шагая где-то по пыльной земле, а не по серому бетону, он понемногу старался смотреть вокруг, видя почти всё то же самое. Повсюду были лишь знакомые серые руины и огромные воронки, уходившие порой на несколько метров вглубь Петербурга. Кругом не было ни души. В метрах пятидесяти от выхода более ясными глазами уже виднелось распластавшееся тело «американца», кровь которого медленно растекалась по серой земле, медленно сливаясь со всем, что так же мертво существовало вокруг. От гулких машин безнадежно не ощущалось ни звука. Резкие и острые выстрелы ветра, теперь, вместо одной боли ещё вызывали и ощущение полнейшего одиночества. Понимание этого прибилось лишь спустя время и резкий холод, который был теперь способен выветрить из него забившуюся пыль, чьи частички как оказалось, теперь были не только в легких.