- Сын мой, - спросил брат Франсиско, стараясь казаться равнодушным, - кто эта женщина?
- Она прекрасна!
- Допустим.
- Она коварна.
- Возможно.
- Она богата.
- Так...
- У нее есть собственный дом на площади Короля.
- О-о...
- Но несмотря на это, она без стеснения берет деньги.
- У кого... берет деньги?
- Боже мой, у того, кто дает, разумеется!
- И ее имя?..
- Не могу сказать со всей определенностью. У нее, святой отец, два имени.
- Что ты мне голову морочишь?!
- Я говорю правду. Под одним именем ее знали раньше, под другим - сейчас.
- Кто она? Кто она?!
- Анна де Урбина, - едва заметно улыбнулся Бартоломе. - Графиня де Урбина. А давным-давно ее звали Чикитой.
- Но это невозможно!
- Почему?
- Потому что ты не мог быть у нее!
- Святой отец, на исповеди не лгут.
- Но она же... клялась мне!..
- В чем?
- Что будет верна мне!
- Верна вам? - расхохотался Бартоломе. - Да вы с ума сошли! Она куртизанка, а вы священник!
- Так что же, я не человек?! И клятвы, данные мне, соблюдать не обязательно?!
- Э, святой отец, да вам самому впору каяться!.. Женщины, клятвы в вечной верности... Как будет огорчен мой дядюшка, когда я все ему расскажу!
- Расскажешь? - прошептал брат Франсиско с округлившимися от страха глазами.
- Разумеется, расскажу, - пообещал Бартоломе.
Брат Франсиско панически боялся инквизитора, хотя не мог бы объяснить причину этого страха. Так толстая серая мышь боится молниеносной змеи. Настоятель по простоте душевной полагал, что умеет держать свои делишки в секрете, хотя на самом деле о них судачил весь город. Брат Доминго, всюду имевший своих соглядатаев, прекрасно знал о похождениях сластолюбивого настоятеля, но закрывал на это глаза и даже страшно злился на Бартоломе, когда последнему приходило в голову обличать этого недостойного служителя церкви. Проще говоря, Бартоломе играл краплеными картами, а брат Франсиско не подозревал, что его дурачат.
- Расскажешь! - схватился за голову настоятель. - Но почему?..
- Ради торжества справедливости, святой отец.
- Неужели ты предашь старого друга, Бартоломе? - захныкал толстый монах. - Вспомни, я всегда был готов накормить тебя обедом... Вспомни, как я всегда был добр к тебе... Мальчик мой, почему ты так жесток к бедному, заблудшему человеку?..
- Истина дороже всего, - важно изрек Бартоломе. - Я не могу ее поступиться. Amicus Plato, sed magis amica veritas.
- Но так нельзя поступать с друзьями! А я всегда считал тебя другом, Бартоломе!.. А ты, а ты! - скулил настоятель.
В эту минуту он напоминал большую собаку, готовую лизать руку, занесенную для удара.
Бартоломе сделал вид, что глубоко задумался.
- Есть один выход, - сказал он наконец. - Но боюсь все-таки, что моя совесть не позволит мне утаить правду...
- Бартоломе, сжалься!..
- Мой долг, прежде всего, спасти вашу душу, уберечь вас от греха, потому что, я гляжу, сами вы сделать это уже не в состоянии. Я должен остановить вас на краю ужасающей пропасти, куда вы готовы скатиться по собственному слабоволию. Вас ждет геенна огненная! Адская пропасть уже разверзлась у ваших ног! - напыщенно произнес Бартоломе.
Брат Франсиско и не заметил, как роли переменились. Теперь он умолял и каялся, а Бартоломе давал ему наставления.
- Неужели у меня нет ни единого шанса спастись от инк... от адских мук?
- Дайте мне поразмыслить...
- Что мне делать, Бартоломе?!
- Вы никогда больше не появитесь у Чикиты.
- Никогда, никогда, обещаю!
- Никогда и нигде больше не будете искать с ней встречи.
- Никогда, никогда!
- Забудете о ней.
- Забуду, забуду!
- Чистосердечно раскаетесь.
- О, я всю ночь проведу в молитвах!..
- И впредь не повторите ничего подобного.
- Не повторю!
Бартоломе хотел было заставить настоятеля поклясться на Библии, но вовремя вспомнил, что клятвы монаха, как и клятвы Чикиты, не стоят ровным счетом ничего. Страх перед инквизитором удержит брата Франсиско от греха лучше всяких клятв.
- Прощаешь ли ты меня, Бартоломе?
- А искренне ли ваше раскаянье, сын мой? - передразнил Бартоломе настоятеля.
- Искренне, искренне!
- Что вы можете сказать в свое оправдание?
- Только то, что я, как мальчишка, потерял разум...
- Нельзя потерять то, чего не было! - отрезал капитан.
- Но сын мой...
- Так и быть, прощаю.
- Бартоломе, как мне благодарить тебя?!
Брат Франсиско даже попытался поцеловать руку капитана, но Бартоломе ему этого не позволил. В глубине души Бартоломе испытывал к своему «другу» лишь жалость и презрение.