Прервав бабушкину тираду, громко тренькнул телефон.
— Иди, мама зовет — недовольно сообщила бабушка.
Владик обеими руками обхватил трубку.
Мама была где-то далеко. Ее бодрый голос заполнял трескучее пространство видавшего виды телефона и словно толчками пробирался к уху сына.
— Не приеду сегодня… Ужасно занята… У дяди Вовы. Помнишь его?.. Такой высокий дядя… Завтра привезу торт…Велосипед?.. Ну и Бог с ним… Дядя Вова купит новый. Ты ел?.. Ну, смотри телевизор и ложись спать…
Владик еще немного подержал трубку в руках, прислушиваясь, не прорвется ли сквозь шипенье мамин голос, но там настойчиво звучали лишь отрывистые гудки.
Ближе к полуночи бабушка отогнала его от телевизора, сама неумолимо засыпая перед экраном.
Владик умылся и из ванной крикнул:
— Я сказал одной девочке, Полинке, что скоро поеду по морю. В Калининград.
— Ага, размечтался! — усмехнулась бабушка — Лучше бы мама тебя в оздоровительный лагерь отправила. Сидишь тут, кукуешь на жаре.
— Я сам не хочу туда ехать — уныло огрызнулся Владик и спрятался под одеяло.
Он слышал, как возилась на кухне бабушка. Как ворчала, что нет молока, нет мяса в морозилке, нет масла и сыра, и надо в раздражающий зной плестись на рынок самой: не отправлять же за продуктами этого простофилю, у которого из-под носа уводят дорогостоящие вещи.
Потом Владик заснул. И приснился ему сон, который он видел целую неделю. Будто идет он по вечерней набережной.
И покрыта она от лучей заходящего солнца пурпурным инеем. Безлюдна. Тиха. На ажурных воротничках фонарей брызги недавнего дождя. Ступени и мосты. А на противоположном берегу — мама. Такая, какой он запомнил ее, когда лежал в больнице с воспалением легких. Теплая, добрая, терпеливая. Она все утирала пот со лба и теребила пальцами бахрому свитера. Владик ничего не говорил ей, но закрывал глаза от избытка счастья. Держался за рукав маминого свитера безотрывно. Она не догадалась тогда, как он сгорал от радости, прощупывая ремешок от часов. Если мама часы не взяла, думал Владик, ей некуда спешить, и она будет сидеть у его постели долгими зимними вечерами. Так почти и было. Только маме кто-то постоянно звонил, и она то и дело выходила из палаты, вынося за собой немыслимое Владиково напряжение: а вдруг очередной телефонный звонок умчит маму?
Во сне мама просто стояла на том берегу. Увидев Владика, зашевелила губами, и хоть разделяла их огромная, серая река, он услышал:
— Сынок, ты вырос совсем большой. Я тебя даже не узнала.
Владик смущенно улыбнулся.
Мама уронила голову на плечо, неторопливо любуясь им. Затем всплеснула руками восторженно. И что-то в этом жесте мелькнуло такое родное, что Владик, как не крепился, всхлипнул.
— Мамочка, когда ты придешь? — закричал он, замирая от необыкновенного, пронзительного чувства.
— Придумай что-нибудь, сынок, чтобы переплыть эту реку — печально откликнулась мама — Ведь все мостики рушатся под ногами.
— Я знаю, знаю! — забегал по набережной Владик, и даже во сне его пятки дробно застучали по простыне — Я построю тебе кораблик!
Всю остальную часть ночи он жил этой спасительной идеей.
А утром положил в заветный уголок стола восьмой бумажный кораблик.
Когда берешь в руки сборник, составленный из произведений разных авторов, невольно рождается ассоциация с оркестром. Здесь у каждого свой инструмент и своя партия. И только благодаря интуиции, вкусу и чувству меры дирижера, то бишь, составителя, этот ансамбль способен извлечь из своих инструментов сочетаемые звуки, дополняющие и обогащающие друг друга. В сборнике «Для тебя» («ПоРог», Москва, 2010 г.) принцип некой внутренней согласованности, соразмерности соблюден. Каждый автор в своей партии не перекрывает соседствующего оркестранта, не звучит навязчивым фоном и, что немаловажно, не фальшивит. Пожалуй, последнее обстоятельство нужно вывести в одно из главных достоинств сборника. Фальшь, она, в каком бы виде искусства не встречалась, неизменно вызывает оскомину и настойчивое желание отвернуться от червивого плода чьих-то усилий. «Для тебя» сделан, как для себя. То есть, искренне. Самому себе как-то неудобно лгать, да и не к чему: все равно какая-то из щелочек сознания допустит протечку истины.
Идеология сборника тем притягательна, что отсутствует напрочь. Вернее, главный критерий подбора произведений определен, и, собственно, этого оказывается достаточно для существования единой корневой системы. Данный критерий — художественность произведения. Художественность в смысле ее яркой и выразительной формы, а также в смысле непременной содержательной наполненности. Ни одно из представленных произведений не нарушает этого положенного за основу правила.