В тот день бушевала вокруг бабья осень. Солнце щедро лило свет на золото тополей, шуршали под ногами листья, и идти учиться совсем не хотелось. Прошмыгнув в ярко освещенную солнечным светом аудиторию, я довольно улыбнулся – Сережа сидел на парте и глупо улыбался, Пашенька стоял рядом и подавал ему книжечку…
Что за книжечка, я понятия не имел. Но Сережкино мечтательное лицо мне очень понравилось. Как и томный его взгляд в спину Паши, который видели все, кроме, естественно, самого виновника. Тот уселся себе на последней парте, и, достав блокнотик, начал там чего-то чирикать. Наверное, очередные стихи. Пусть чирикает, нам пора действовать.
Притворяться я еще в школе умел, а ловкость рук по жизни была моей специальностью. Я же гений! При этом во всем гений. Проходя мимо витавшего в облаках Сережки, я «нечаянно» задел заветную книгу рюкзаком. Томик, оказавшийся на проверку сборником чьих-то там стихов (ах, Паша, неосторожный ты), конечно, полетел на пол. Сережа вздрогнул, а я, выдавив самую милую улыбку, прохрипел:
– Прости, – и наклонился, чтобы поднять книгу.
«Проклятые поэты», а название-то какое! Подходящее.
Сережа вновь покраснел – к мужской вежливости и дружбе он как-то не привык. А как дружить, простите, с геем? Тут с ним заговоришь лишний раз, и то сплетни пойдут… А уж улыбаться. Нет уж, извольте! Но чего только не сделаешь ради мести. Вернее, ради того, чтобы отвлечь на мою улыбку всеобщее внимание, тогда как руки пихают под томик красиво сложенный, надушенный Пашкиным одеколоном листик. Я этот одеколон невесть сколько по магазинам искал. Название, благо, знал, одна из влюбленных девчонок выдохнула, с придыханием. Запах оказался ниче так, нюху приятный, сиренью воняет. Уберу конкурента, может, и сам на него перейду.
Я положил книгу Сереже на стол и направился к своему месту, гадая, кто же первый заметит лежащий на полу листок бумаги с синенькими вензелями. Как-никак, а письмо от мужчины. Хоть и… от странного мужчины.
Первой заветный лист бумаги заметила, как ни странно, Зойка. Наша староста по жизни оказывается в нужное время в нужном месте, черта характера у нее такая. Подняв письмо, она прочитала вслух: «Тебе», фыркнула, и, не замечая смертельной бледности Сереженьки, письмо развернула-таки.
Ну дура же. Зато полезная дура!
И начала читать. Вслух. На всю аудиторию.
Собственные строчки в чужом прочтении душу грели нехило… я и не думал, что так приятно быть поэтом. Хоть и тайным поэтом. Да и Зоя читала хорошо, с выражением, лишь один раз запнувшись, поняв, наконец… что стихотворение-то от него к нему.
«Я тебя не искал — ты явился сам
Летним солнцем в осенние листопады.
Значит, правильно, значит, судьбе так надо,
Чтобы я стихи для тебя писал…»
Стихотворение произвело фурор. Все вдруг замолчали, даже замерший в дверях профессор. Сережка краснел и бледнел, Паша выглядел каким-то… злым, наверное, а Зойка, впервые на моей памяти смутившись, сложила шустренько письмецо и сунула его Сереже:
– Это тебе.
Наш бедный ангелочек посмотрел затравленно на нее, потом на «Проклятых поэтов», схватил несчастный томик и, подбежав к Пашке, что было мочи шмякнул книгу о парту. Да заорал так, что окна зазвенели:
– Я занят! Понял! Другим стишки пиши!
И вкатил Паше пощечину. Вот жеж…
Профессор с трудом сдерживал улыбку, Зойка, вообразив, что это она во всем виновата, чуть не плакала, а группа начала просыпаться и вспыхивать тут и там смехом. Убегал Сережка из аудитории под общий хохот. Даже жаль его немного, бедняжку, не думал, что так остро получится.
Зато все точно поверили. Потому что поэт у нас в группе один. Всего один. И никуда ты, Пашенька, теперь от репутации гея не денешься. И будешь ты таким же изгоем, как наш белокурый Сережа, по ошибке родившийся мальчиком. И девки теперь, увы, будут смотреть на тебя с жалостью и легким презрением, стараясь отойти подальше… будто ты заразный. Потому что ты теперь для них не добыча, ты теперь, о, как, конкуренция. А, значит, враг. Бугашеньки. Как же мне все это нравится!
В общем, закончились мои проблемы. А твои только начались! Только что ж ты на меня так смотришь странно, с легкой улыбкой. Будто знаешь, что моих это рук дело, будто обещаешь отыграться или… второе или вслух оформить я не решился. Какого хрена ты выглядишь таким довольным?