Сцена казалась огромной. Жюри, сидящее чуть позади меня на возвышении – страшно строгим. А потом на сцену начали выходить танцоры. Они были разными. От красиво одетых пар, кружащихся в вальсе, до полного энергии уличного танца. А потом вышел Игорь. С прилизанными волосами, в обычной майке и обычных светлых штанах да в кепке – хрен отличишь от прохожего на улице…
Но когда он начал танцевать…
Я до этого не знал, что такое поппинг. Я вообще, оказывается, не знал, что такое танец… его тело двигалось в такт музыке, оно само было музыкой и было подобно водяному потоку, оно пульсировало энергией, оно заставило душу мою дышать в такт дыханию мелодии. Я и не думал, что человеческое тело может быть на такое способно... ну не может, честно не может!
И вдруг музыка закончилась, свет погас, и я вспомнил, что мне полагается дышать. Зал взорвался аплодисментами, а когда сцену вновь осветлили, Игорь лежал на полу… его звали. Он не двигался. Вокруг меня начали шептаться, кто-то выбежал из-за кулис, потряс Игоря за плечо и закричал неожиданно громко в повисшей над нами тишине:
– Скорую вызывай! Живо!
Игоря подняли на руки и унесли, а на сцену вышел новый участник. Только я не мог уже на это смотреть. Не обращая внимания на возмущенные возгласы, я встал и пошел домой.
Дома оказалось, что родители уже вернулись. Мама, оживленная, радостная, спросила, где я пропадал, попросила дыхнуть, удовлетворилась ответом «гулял с друзьями» и отпустила меня в мою комнату. А я свернулся клубком на кровати и ждал беды.
Беда пришла ближе к ночи. Родители уже успели улечься, как по квартире разнеслась требовательная трель звонка, а потом из прихожей послышалась ругань.
– Твой ублюдок изнасиловал моего сына!
Я хотел закрыть уши и не слушать. Но не мог. Мама влетела в мою комнату, сорвала с меня одеяло и приказала:
– Одевайся!
Мне почему-то не было страшно. Быстро одевшись, я вышел в ярко-освещенный коридор и встал перед разгневанным мужиком в смятом смокинге.
– Убью щенка! – закричал он, рванув ко мне, но остановился, когда между мной и им встал мой немалого роста отец:
– Скажи, что это неправда, – тихо попросил он.
Я никогда не умел врать. Нет, больше, я не хотел врать. И я сказал то, что должен был сказать:
– Да, я с ним спал. Но не насиловал.
Отец тихо ухнул, схватившись за сердце, мать отвесила мне пощечину и тихо прошептала:
– Проваливай!
Я вздрогнул. Посмотрел ей в глаза, схватил куртку и, пройдя мимо замершего отца Игоря, "провалил". Кажется, она выбежала за мной на лестничную клетку, кажется, что-то кричала вслед, я не слышал. Я бежал вниз, в холод майской ночи, под проливной дождь. Бежал, не думая ни о чем, не зная, куда бегу. Я знал, что мне никто не поверит. Что гей – значит извращенец, а потому прав ангелочек Игорь, а не я. Я не винил своего первого и единственного любовника, я понимал, что иначе и быть не могло. В больнице врачи быстро выяснили, почему он потерял сознание, родители устроили допрос, Игорь ответил, что ответил. А я? Я действительно был виноват. Был!
Я всю ночь бродил по залитому дождем ночному городу, не зная, куда идти и зачем. Друзей у меня не было, да и знал я цену этой дружбы. По Игорю видел. Вчера ты друг, сегодня ты извращенец.
Под утро, когда дождь закончился, а рассвет развеял серые сумерки, я вышел к могиле недавно умершей бабки. Вспомнил ее морщинистые руки, ее ласковые глаза, вкус ее варенья. Вспомнил, как она ворошила ладонью мои волосы и тихо спрашивала: «Когда же ты вырастешь, мой медвежонок?» А потом сладко-горький запах траурных венков, длинный похоронный кортеж и песчаный холмик… Может, хорошо, что она не дожила… чуть не дожила, всего месяц…
– Я уже вырос, ба?
Если бы ты знала, ты бы тоже возненавидела?
Глаза бабки укоряли с прислоненной к кресту фотографии. Остатки венков вяли на могильном холмике, песок темнел после дождя и был мокрым, но мне было все равно. Я сел прямо на землю, закрыв лицо ладонями.
– Может, мне лучше теперь просто умереть? – прошептал я.
– Не смей так говорить, – сказал за спиной голос брата.
Я мысленно сжался, ожидая новой волны ненависти, но Алеша лишь опустился передо мной на корточки, достал из кармана завернутый в газету бутерброд и сунул его мне в руки:
– Мама сделала, – сказал он. – Умоляла тебя найти. Плакала.