Первые годы мне было достаточно увидеть мужа в темно-синем костюме, который он купил к нашей с ним свадьбе и надевал только по важным профессиональным поводам, и я уже была в полном восторге.
Особенно если это случалось не у нас дома, а где-нибудь в огромном отеле, куда я сопровождала мужа на экономический конгресс. С бейджем на груди, весь из себя деловой, он казался мне прекрасным до безумия. Так бы и зацеловала до смерти.
Таким он и предстал передо мной впервые. Не в костюме, конечно, поскольку я познакомилась с ним на одной из студенческих вечеринок, а с денежным нимбом над головой. Мне было 25 лет. Я снимала вместе с другими студентками недорогую квартиру в бедном квартале, обставленную только той мебелью, которую мы смогли отыскать на улице. Я ездила на старой развалюхе и водилась со студентами без гроша за душой, скрупулезно высчитывавшими свою долю в счете за пиццу.
Он зашел ко мне. Он приехал на новой машине и в тот же вечер, совершенно неожиданно, повез меня ужинать в Нью-Йорк. Ничто на свете не могло произвести на меня большего впечатления, чем приехать ночью на Манхэттен в роскошной машине, в которой я сидела на переднем сиденье. Он заплатил за все: за продукты для пикника в субботу днем, за ужин в ресторане в субботу вечером. Идеальный джентльмен.
В бедные студенческие годы у меня уже имелось достаточно сбережений, которые я копила еще со времен сидения с детьми. С тех пор они только увеличились, особенно в прошлом году, благодаря моей университетской зарплате преподавателя-ассистента. Сбережения — это святое. Я к ним не притрагиваюсь.
То, что я разглядела в моем муже потом, только подтвердило мое первое впечатление. Да, у него не было машины. Та, на которой он приехал в те выходные, была взята напрокат. Но у него имелась собственная квартира, такая же большая, как та, в которой я жила с подругами-студентками. В отличие от нашей она была обставлена настоящей мебелью, при ней был сад, и, главное, в ней были представлены все основные символы эпохи: большой телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр с прекрасными колонками, автоматическая кофеварка для капуччино и прочие прибамбасы в этом роде. Наконец-то хоть кто-то, кто умеет жить.
Пьер. На подготовительных курсах всех поражает его разительное отличие от остальных, несмотря на то что некоторые из нас тоже имеют свои странности. Он носит элегантные костюмы, галстуки, длинное черное пальто, черную шляпу и трость. У него тонкие породистые черты лица, и говорит он с акцентом, который перенял в той стране, где прошло его детство.
Пьеру восемнадцать лет. Мне девятнадцать.
Мы знаем, что он богат. У него уже есть собственная машина «рено R5», такая же, как у моей мамы. Он на ней приезжает на занятия. Это производит на нас неизгладимое впечатление. Пьер дает нам пищу для разговоров.
Однажды вечером Пьер провожает меня домой и, расставаясь, говорит со своим причудливым акцентом: «Я хотел бы пригласить вас на ужин. Примете ли вы мое приглашение?»
Пьер обращается только на «вы». Я не знаю, обращается ли он ко мне лично или ко всей компании друзей. Он рассеивает мои сомнения: он хочет пригласит меня одну, тет-а-тет. Невероятно польщенная, я не упускаю случая:
— Может, прямо сегодня вечером?
— Почему бы и нет.
Вместо того чтобы засесть за греческий или латынь, я отправляюсь с Пьером на машине. Для меня это настоящее приключение. В Париже, ночью, в машине на переднем сиденье, рядом с молодым человеком, утонченным и богатым, который попросил у меня разрешения пригласить меня на ужин! Я смотрю на ночной Париж, замирая от восторга. Я не в силах сдержать восклицания, когда мы проезжаем вдоль освещенных фасадов, только что миновав Вандомскую площадь: «Какая красота!» — «Вам нравится? Мы можем поесть здесь. Ресторан расположен в сводчатом подвале XVII века. Это очень красиво».
Пьер приглашает меня в ресторан «Интер-континенталя». Метрдотель во фраке сопровождает нас к столику. Он обращается к нам «господин» и «госпожа». Я страшно смущаюсь, пьянея от роскоши и сияя счастьем.
Во время ужина Пьер рассказывает мне о своих гомосексуальных приключениях, которые начались, когда ему было одиннадцать лет и он учился в иезуитском колледже.
Вечера у Пьера — это разгул роскоши и утонченности. Изысканные яства подаются домашней прислугой. Мы едим серебряными приборами за столом, накрытым вышитой белоснежной скатертью. На столе стоят два серебряных канделябра. Никакого электрического света. Нас десять или двенадцать человек. Пьеру нравятся застолья с многочисленными гостями.