Пишут о «личной храбрости одинокого бойца», который и один в поле воин…
Фронтовик, как он пишет, понял, что в суде глумились над человеком, который защищает не Сталина, а свою честь и честь нашего закона, стоящего на защите прав человека, как живого, так и мертвого. Понял и то, что этот человек показал себя грамотным и достойным своей профессии, честным фронтовиком.
Проявленное мной на судебном процессе самообладание, заявляет молодой инженер-строитель, вызвало у него глубокое вдохновение. Инвалид Великой Отечественной войны просит Центральное телевидение сообщить мой адрес и пишет: «Спасибо, Иван Тимофеевич, за то, что Вы открыли нам глаза, вдохновили на борьбу… Я с Вами. Я найду Вас!».
Пишет учительница: «Держитесь, дорогой товарищ. Бить Вас, конечно, будут здорово». Хороший, наверное, педагог и пророк незаурядный — вскоре меня начали «здорово бить» — путем травли в прессе и угрозами недвусмысленными в письмах и по телефону.
Восторженные отзывы студентов, юношеский максимализм, жажда узнать больше о Сталине. И — действовать, действовать. Но еще не знают как. Просят рассказать, научить, считают меня их идейным вождем. И самое долгожданное: «Готовы достойно заменить наших дедов, защищавших Родину».
Ученица 11-го класса «внимательно следит за моей деятельностью», хочет зарядиться моей энергией, заверяет, что не сидит без дела, делает все возможное для познания правды, чтобы достойно подготовить себя к будущей борьбе.
Студентка, не зная моего адреса, обращается в газету «Советская культура» и просит ее передать мне от имени своих товарищей, что я не одинок в своем святом деле защиты веры народа, памяти павших за Родину, защиты И. В. Сталина.
Молодой школьный учитель истории поздравляет меня с несомненной моральной победой, сообщает, что и на учеников (это меня особенно обрадовало) произвели впечатление моя аргументация, взвешенность и в то же время решительность суждений.
Некоторые граждане, не разделяющие моих взглядов на историю нашей страны, тем не менее сочли нужным засвидетельствовать свое преклонение перед моими человеческими качествами, которые, как они считают, в дефиците у современников.
Гражданин, уверенный в том, что я, бывший следователь, «тоже замешан в тех грязных делах» и что со мной «надо разобраться», тем не менее возмущается тем, что мне «рот затыкали» и что состоявшийся судебный процесс подобен процессам, проходившим при Сталине.
Родившийся в год смерти Сталина признает, что все его знания о Сталине и отечественной истории почерпнуты из газет. Он повторяет бездоказательные утверждения о виновности Сталина в массовых репрессиях и ставит ему в вину то, что в годы войны 14–16-летние подростки в тылу работали под открытым небом (откуда ему знать об эвакуированных заводах, начинавших выпускать военную продукцию «с колес»?).
Семнадцатилетний парень упрекает меня за то, что я взялся защищать Сталина, и в то же время признает, что он и его поколение ничего не знают о нашей истории сталинского периода, и сообщает, что очень хотел бы знать правду о том времени.
Военнослужащий, политработник, родившийся в год Победы, не смог противостоять напору клеветнических измышлений относительно «миллионов жизней на совести Сталина». Не сумел он трезво оценить эти измышления, наверное, потому, что его дед «сидел» при Сталине (хотя всего и полгода). Ему не понятно, как я могу «так яростно защищать Сталина и тех следователей и прокуроров…», почему я не согласен с тем, что при Сталине продуманно и планомерно уничтожался цвет нашего общества. Просил объяснить это — «может, я что-то не понимаю». Объяснил опытному армейскому политработнику, что именно и почему он неправильно понимает. Можно только представить, сколько солдат он идейно разоружил, какой вред этим нанес Вооруженным Силам…
Письма граждан, не пожелавших себя назвать, отличались особой злобностью. Единственный аргумент таких писем: «Я был репрессирован при Сталине — а ты его защищаешь». Родственники реабилитированных предлагают рассказать о применении мной, следователем, незаконных методов в отношении подследственных. А еще предлагают, пока не поздно, покаяться за это. Разыскал меня и мой первый подследственный, которого я привлекал к уголовной ответственности еще в 1951 году. Не пошла ему впрок отсидка в местах не столь отдаленных…