Я осмелился спросить:
— Сколько зерна дали на трудодень колхозникам?
— Не спрашивай! — как-то жестко перебил с упреком в голосе меня дед Сергей. — Сколько дали? По сто грамм, да и то из отсева. Сколь дали — давно куры склевали. Молчи, не спрашивай!
На какой-то момент воцарилась пауза.
— На фронт, поди, собираешься, — с какой-то, как мне показалось, странной улыбкой спросил меня Петр.
— Прошусь, пока не пускают и в райкоме комсомола, и в военкомате. Надоел я им. Жду, скоро 17 лет, думаю, вырвусь. На фронте нелегко, помогать надо, освобождать народ, спасать…
— Своей башки не жалко? О матери подумал бы, — прервал меня дед Сергей, — спасать ему надо, народ спасать. Народ ужо сколь спасали и от царя, и от кулаков, от всяких врагов да от шпиенов. До усрачки старались спасать народ от всех, от Бога особливо, аж церкви разрушили, как старались… Достарались, сколь народу погубили.
Я не понимал, почему дед Сергей так возмущается из-за того, что народ освободился от царя-кровопийца, капиталистов, кулаков и врагов народа, шпионов и предателей, почему не понимает моих чувств, моих устремлений помогать фронту, убивать фашистов, чтобы спасать от них народ, строить светлое будущее для людей во всем мире…
Дед Сергей же, я чувствовал это, возмущался прошлым событиям во имя самих же людей, ради чего и была революция, гражданская война, раскулачивание, да все, что делалось ради счастья людей. Почему он это не понимал, у меня ответа не было, хотя мое отношение к деду Сергею было искренним, добрым, уважительным, с чувством благодарности за то, что он есть, за то, что я встретил его в жизни.
Дед Сергей с Петром начали обсуждать проблемы колхозных дел, из которых можно было понять все сложности работы колхоза и жизни людей в деревне. Кто-то из райкома партии требовал дополнительной сдачи зерна государству, хотя зерно осталось только семенное, да и то немного.
Пригревшись у печки, уже сквозь дремоту, до моего слуха доносились разговоры о лошадях, уже висящих на чем-то из-за отсутствия кормов, и лошадей надо спасать… Появлялись новые голоса, возмущались, что председательша колхоза, хоть баба и добрая, но боится райкома партии и старается делать все, что требует райком. Сидя на скамейке и прижимаясь спиной к круглой печке-голландке, я клонился ко сну, но все же сквозь сон слышал о бедах людей: у кого-то есть нечего, дети пухнут от голода, кто-то замерзает, нечем топить, нет фельдшера, нет денег на лекарства. Приходили, уходили люди, кто-то ревел, кричал, матерились…
Так близко я впервые слышал об этом. Многое из услышанного видел уже в Карталах, понимал, как тяжело людям, но многое не оседало в моем сердце, да и до конца моим сознанием еще не принималось: все ассоциировалось с одним словом — война! Остальное отодвигалось на задний план. Мое сердце не кровоточило ранами и болью людей.
Вместе с тем нарастало чувство необходимости самому, своим участием ускорить конец трагедии людей. Скорее на фронт, успеть, пока война не закончилась без моего участия, и убивать, чтобы наказать виновников всех бед моего народа. Это чувство нарастало с каждым днем, с каждым часом, и оно было искренним.
Ну, а тогда, сквозь сон, почувствовал на своем лице прикосновение шершавых, грубых рук, которые гладили меня. С трудом просыпаюсь: лежу на скамейке возле печки, под головой свернутый мешок, что мама дала под зерно, и вижу перед собой улыбающееся, переплетенное морщинами доброе, милое лицо тети Даши, кормилицы нашей…
— Вот вишь, Витя, Бог дал ишшо свидеться да снова будить тебя. Вставай, сынок, твой петух тебя зовет.
Я с удивлением и радостным волнением смотрел на тетю Дашу и улыбался. Поднялся, обнялись.
— Годов бы на сорок тебе, Дарья, помене, не оторвалась бы от парня. Отпусти, а то задушишь… — веселым, задорным голосом шутил дед, сидящий на корточках возле стены, и дымил самокруткой.
— По себе судишь, Андреич, да все поди ишшо ждешь, кака старуха самово в руках задушит. Оно, конешно, можа кто и захватил бы, кабы знали, что прок будет.
Пошутили и посмеялись.
Осмотрелся: горела подвешенная к потолку керосиновая лампа, за окном темно. Накурено, в горле саднило от крепкого дыма самосада, в соседней комнате были слышны голоса людей…
— Хорошо, што поспал чуток, Витя. Давай собирайся в дорогу, не суди, — дед Сергей сделал паузу, — можа отвезли бы на станцию на лошаде, да держим их на таком корму, что им поди и стоять-то сил не хватат. Берегем к весне… Дотопашь пеши, ноша по тебе, осилишь, груз-то дорогой…