В один из солнечных летних дней, какие бывают, мне думается, только на Кавказе, на фоне зелени и гор, медсестра повела меня после завтрака в какую-то больницу, где меня вновь обследовали, насколько понимал тогда, невропатологи. По возвращении в госпиталь, когда вошел в палату за ложкой, чтобы идти обедать, мне бросилось в глаза, что соседний матрас, на котором спал Саша, свернут и без простыни лежит у изголовья. Изумленно оглядываюсь по сторонам…
— Сашку по-шустрому дернули, наверно, в батальон выздоравливающих. Смотри, на подушке записка, — спокойно сообщил один из раненых. Хватаю с подушки небольшой листок бумаги, карандашом крупными буквами: «Адрес госпиталя знаю, напишу».
Какова дальнейшая судьба моего госпитального друга, земляка Саши Попова, не знаю. Но вспоминаю его боязнь спать, закрыв глаза, наши походы в цирк, и снова возникает чувство землячества, которое роднит людей, особенно на фронте.
Из госпитальной жизни вспоминается подписка на государственный заем, когда пациентам госпиталя предлагалось оплачивать подписку наличными деньгами. Не ставился вопрос — а где их взять солдату? Было неприятное чувство унижения, когда тебя упрекают в отсутствии чувства патриотизма, нежелании помочь фронту. Работу по подписке проводил заместитель начальника госпиталя по политической части в звании капитана.
Время по-хорошему работало на меня: невзирая на тяжелые головные боли, к которым уже даже и привык, здоровье крепло, силы прибывали. В один из дней лечащий врач, женщина-грузинка, в какой уже раз осматривала меня в ординаторской. Я смотрел на молоточек, стоял с закрытыми глазами, вытягивая перед собой руки, пальцем старался попасть в свой нос… правые рука и нога были заметно ослаблены. Подробно врач интересовалась о моих родителях, где и как живут, много вопросов. Неожиданно прозвучал вердикт:
— Поедешь, мой мальчик, домой, там постепенно все нормализуется. Время придет, будешь здоров. У тебя все еще впереди, надо терпеть, будут головные боли и долго могут быть, терпи, ты мужчина. Старайся меньше жаловаться и думать, что тебе тяжело. Война жестока, но она тебе все же подарила жизнь. Помни это…
Боже! Какая неблагодарность памяти! Я забыл имя своего лечащего врача, имя грузинское. Забыл давно, еще в молодости, но помню лицо, седую прядь волос на ее голове, всегда спокойный голос с акцентом и ее руки, часто поглаживающие мою стриженую голову…
На третий или четвертый день получаю справку о ранении, документы на проезд и продовольственный аттестат. Экипируюсь в американское обмундирование, но обуваюсь в кирзовые сапоги, подаренные тетей Нанико, женой директора цирка, укладываю в вещмешок ранее подаренный ею же пиджак с рубашкой, полотенце с мылом.
Мой добрый, милый доктор передает таблетки, целует и наказывает:
— Когда сильная боль, когда тяжело — принимай по таблетке, не злоупотребляй. Терпи, постарайся достать очки с темными стеклами и носи.
Прощаюсь с ранеными по палате, от них получаю пачку папирос и немного собранных денег. Не забывается солдатская солидарность, она естественна. Тепло, как с родными, прощаюсь с врачами.
Опираясь на палку-костыль, покидаю дом, в котором прошли месяцы счастливого времени пребывания в сказке, среди ранее невиданных красот кавказской природы: зелени, цветов и гор, среди всего, о чем не мог и думать. И все же, что осталось в душе и сердце — кавказцы: веселые, открытые, громогласные, добрые, искренние. Я на всю жизнь полюбил Грузию.
ДОРОГА ДОМОЙ
Из Тбилиси поездом путь лежал в Баку. Ожидая рейс на паром в Красноводск, пришлось ночь спать на скамейке, в районе порта, где ютились постоянные хозяева скамеек, многие из них были инвалидами войны — безногие, на костылях. Ночью, пока спал, у меня украли сапоги и ботинки, которые во время сна, видимо, вывалились из-под головы, а вернее, их вытянули из вещмешка. Утром босиком отправляюсь на один из рынков, которые были повсюду в людных местах, продаю американскую шинель и покупаю на ноги что-то вроде сандалий. Пока ходил босиком, заметил, что мой вид не привлек внимания, даже мимолетного, ни одного человека. Таких, как я, а то еще задрипаннее, была масса, да, пожалуй, все были одинаковы, на одну колодку, как говорили в России. Если днем было невыносимо жарко, то ночами пробирал такой холод, от которого спасал пиджак тети Нанико, которым укрывался вместо шинели.