После общих, банальных вопросов, дед Сергей хитровато щурит глаза и спрашивает:
— Ну что, спина не зудится? Али забыл? Обижаешься, поди?
Я заулыбался:
— Нет, дед Сергей, спина не зудится, и ничего я не забыл. Такое не забывается… А мама просила сказать тебе спасибо за твой урок, говорит, что повезло мне с тобой.
Дед Сергей слушает, улыбается:
— Такое не забывается, это на всю жизнь, как вроде благословения или как там — крещения что ли. Я не знаю, что правильно, но думаю, что ты меня благословил. Мама говорила, что я крещеный в церкви и что это не надо говорить при вступлении в комсомол…
Я был искренним, рассказывая об этом деду Сергею, и был удивлен его похвалой в адрес мамы, что окрестила меня в церкви.
— Ну, слава Богу! А я и сам тогда удивился, как это резко тебя опоясал, думал, рассек на спине кожу-то. Я сам-то из казаков, отец-то был оренбургский казак. Без кнута и плетки жизни не было: скотина, лошади. Казак плеткой зазря не махал, а вот я сорвался… да и по моей спине, бывало, ходил кнут.
А дело было так.
На уборке пшеницы с утра я работал на лобогрейке, а вечером крутил веялку, помогая девчонкам очищать зерно. Как-то дед Сергей сказал мне, что ночью я поеду сдавать зерно государству на железнодорожную станцию.
Вечером загрузили зерно в мешках на телеги, и дед Сергей показал мне телегу, на которой я должен ехать, и лошадь, которая повезет телегу.
С приближением темноты стали запрягать, дед Сергей спрашивает:
— Сам справишься или помочь? Знаешь, как запрягать? — И наставляет дальше: — И не забывай: лошадь — она как человек, устанет, дай ей передых, а где в горку, помогай лошади, толкай телегу-то.
— Знаю! Запрягу, — убежденно говорю я деду Сергею, — и помогать буду…
Мне стыдно было сказать правду, что я никогда лошадей не запрягал, а соврал, даже не задумываясь и не сомневаясь в своих возможностях.
Начали запрягать. Я надел на лошадь хомут, сбрую, завел лошадь в оглобли, сообразил и оглобли связал с хомутом, подтянул через седельник. Тронулись. Вскоре я стал замечать, что лошадь вроде бы не хочет тянуть телегу. Но я усердно, идя рядом с телегой, подгонял ее, дергал вожжами, стал орать, понукать. Однако лошадь стала чаще останавливаться, а потом совсем заупрямилась. Подошел дед Сергей:
— Чего орешь?
— Лошадь не везет, упирается. Я ее погоняю, а она пятится назад.
Дед Сергей подошел к лошади, стал осматривать, трогать руками сбрую, хомут и вдруг взвыл… Бросился ко мне, размахивая кнутом… В тот же миг мою спину обожгло, как кипятком, в глазах потемнело от боли.
Дед Сергей был в ярости, и на мою голову обрушилось столько проклятий и таких, о которых я еще не слышал в своей жизни. Когда вспышка гнева угасла, дед Сергей, зажимая голову руками, сидя на земле возле телеги, более спокойным голосом сказал:
— Выпрягайте Чалку, перегружайте мешки поровну на другие телеги. — В полной тишине, без слов, мы разложили мешки с зерном, а лошадь выпрягли. Дед Сергей поднялся с земли, подвел меня к лошади и показал на нее:
— Смотри!
Невзирая на ночную темноту, я рассмотрел у лошади в нижней части шеи приличное, стертое до мяса овальное пятно, из которого сочилась кровь: я не затянул супонь хомута…
После этого события, когда выдавался момент, я летел на конный двор и подкармливал Чалку. Дед сторож в зимней шапке на голове сидел возле конюшни и грелся на солнышке, встречал меня как старого знакомого, и из его беззубого рта, еле видного в бороде, выползали шамкающие слова:
— Иди, Чалко поди заждался тебя, сволочугу. Жалко стало лошадь-то… грех обижать скотину, хуч какую, запомни, а ноне вон додумались народ убивать, мильены, наверно, положат в войне-то… как же это, пошто народ губить… Серега, видно пожалел тебя, а то бы кнутом мог и кишки выпустить. Серега — казак, ему лошадь, как дите родное, жалко… Он Чалку, почитай, на день не раз смотрит, прибегает, смазывает… Мужик хозяйственный, на нем и колхоз держится. Дали нам председателем бабу, ненашенскую. Серега-то беспартейный, баба партейная, от райкому послали, вот он за нее и робит, а она в соседнем селе живет… отколь силы у ево берутся, день и ночь носится.
Замолчит, а потом снова заговорит:
— Не, паря, бутылка с тебя полагается… Не грешно бы и мне глоток хлебнуть водочки-то, а то, глядишь, со дня на день могу Богу душу-то отдать. Магазин хуч и пустой, но у Ленки, продавщицы нашей, припрятана водочка. Да все равно, хуч и есть, денег-то нету, каки деньги у колхозников… Сколь помню колхоз, одне трудодни, палочки на бумажке… не видывали колхозники денег-то…