Выбрать главу

Он не сказал — никогда, но это было больше чем отказ, и все почувствовали это.

— Кто возьмет флейту мою?

Даэрон почти надменно оглядел собравшихся. Никто не шелохнулся.

— Ну что ж, да будет так.

Резко хрустнуло ломающееся дерево.

— Я больше не стану петь, король.

Он коротко поклонилсяпочти кивнулЭлу и Мелиан и низко склонил голову перед Лютиэн. Ей показалось — он что-то еще хотел сказать ей, но промолчал и стремительно вышел…

«Прощай, любовь моя, прощай, о Лютиэн Тинувиэлъ…»

— И — ни одной песни, ни одной мелодии?

— Мне не сделать новой флейты. А взять чужую не могу. Руки болят.

— Ты можешь не петь?

Лицо Даэрона дернулось.

— Нет… — почти шепотом ответил он.

Дайолен решился внезапно:

— Возьми лютню. Я покажу.

— Прощай, Даэрон.

— Прощай, Дайолен. Я хотел спеть тебе на прощание.

— Я буду благодарен тебе.

— В последний раз — позволь сыграть на твоей лютне…

…Песня была похожа на печальный осенний дождь; и нездешней тоской звучало:

Чаша моя пуста — Некому вновь наполнить ее. Чаша моя пуста…

— Благодарю. Прощай, Даэрон.

— Прощай, Дайолен. Мы должны были стать врагами, но, видно, и врагов равняют потери…

— Разве враждуют менестрели? Разве не все мы равны перед Пламенем и Словом?

— Должно быть, ты прав…

— Менестрель…

— Да, правитель?

— Прости, если мои слова причинят тебе боль… Я все пытаюсь понять… Я могу представить, как это — не видеть… Но ты… Ведь ты всегда смотришь в глаза…

— Я понял тебя. Так и было — я увидел глаза. Его глаза… — Дайолен замолчал, стиснув руки. Потом продолжил: — Глаза Учителя. Вот с тех пор… А он говорил, что ничем не сможет помочь… а я вижу… и Звезду… вижу…

— Скажи, менестрель, как его имя?

Дайолен поднял на правителя взгляд, и тот вдруг тихо вскрикнул:

— Не надо, молчи! Мне кажется, я догадался… я понял…

— Та вещь, что ты давал мне, сделана им. Давно.

— Так, значит, моя мать была…

— Да. Последняя из них.

Правитель осторожно коснулся руки менестреля. Его пальцы дрожали.

— Я… я не забуду тебя. И твоих песен. Если хочешь — останься.

— Нет, правитель. Благодарю. Он сказал — иди к людям. Мне пора в дорогу. Прощай.

Он набросил черный плащ, взял лютню — ту лютню, что узнал бы на ощупь из тысяч, как узнал и брошь — творение рук Учителя. Он поклонился правителю, развернулся и пошел вперед, не оглядываясь; а рядом шагал Андар — как юный паж при королевиче.

И, глядя им вослед, правитель тихо сказал, не зная, что повторяет столетия назад произнесенные слова Эльфа Тьмы, Мастера Гэлеона:

— Мне кажется, я понял… Если бы не было Тьмы, мы никогда не увидели бы звезд…

ЭТЛЭРТЭ МОРНЭ — ИДУЩИЕ ВО ТЬМЕ

…Сколько лет прошло с тех пор, как она покинула Аст Ахэ? Встало глухой полночью на западе алое зарево — она проснулась от жестокой режущей боли, мгновенно поняв, что произошло, поняв — все.

«…Но почему — на восток?»

«Не спрашивай. Так я велю…»

С этой ночи она начала видеть. Иногда это были сны, иногдапризрачные видения наяву, иногдапросто слова, ощущения, образы…

— Ахтэнэ, милая, — что с тобой?..

…По бесконечным дорогам под ветром и дождем, под солнцем и снегом бредет безумная. Никто не знает — кто она, откуда и куда идет, сколько лет ей. Да она и сама не знает. Не помнит. Только одно держится в ее мертвой памяти — надо куда-то зачем-то идти. Но куда и зачем — она не знает. Не помнит. Лишь иногда что-то мелькнет во мгле ее забвения, словно лучик солнца пробьется сквозь облака в хмурый день. И тогда она поет. Песни идут откуда-то из бездонного темного омута ее памяти. Она не понимает своих песен. Люди слушают ее чудесный голос, поражаясь чудовищному несоответствию ее жалкого вида — и песни, но не понимают слов. А она плачет, потому что память пытается пробиться ручейком сквозь могильные плиты ее безумия, и ей больно оттого, что еще нерожденные воспоминания умирают. А потом опять наступает тьма. По ночам к ней приходят сны, в которых память возвращается к ней. Она помнит все. Но уходит сон, и гаснет память, оставляя ощущение памяти. Память о памяти. И снова — боль от невозможности вспомнить. Она кричит и бьется на земле, а люди говорят — припадочная, и обходят ее с брезгливой жалостью. Но люди милосердны — кто-то кинет хлеба, кто-то набросит на худые плечи старый плащ… Так идет она неведомо куда — от сна к сну.

…Светел был зал. Нечасты празднества в Аст Ахэ, потому каждый раз стараются сделать так, чтобы праздник запомнился надолго. Вдоль стен зала — высокие шандалы, искусно выкованные из железа, похожие на деревца с тонкими ветвями, подковой расставлены столы, а наверху, в подвешенной на цепях огромной железной люстре, горят десятки свечей. По другой стороне стола — внутри подковы — также стоят светильники. Всю ночь девушки собирали нежные белые цветы, и теперь цветы эти повсюду: даже пол усыпан лепестками, словно хлопьями снега, их тонкий изысканный аромат струится в воздухе, дрожит в мерцающих тенях, заставляет слегка горчить вино.

…А она сама была — Айрэнэ, Айрэ, светлым лучиком Аст Ахэ. И была она подругой невесты, и сама сплела для новобрачных белые венки из цветов-звезд. Ей казалось — она попала в сказку. Все так волшебно получилось — спала красавица в заколдованной пещере, пришел отважный воин и разбудил ее, и вот — свадьба.

Так было с ее подругой Ахтэнэ. Айрэ помнила — девушку точила странная болезнь, медленно убивавшая ее душу. Ахтэнэ никогда не говорила, что с ней. Никогда и никому. Просто медленно умирала. И однажды Учитель решил погрузить ее в волшебный сон, доколе не придет исцеление. Айрэ часто приходила к ложу подруги в пещеру у темного озера среди елей, сидела рядом и тихо пела — Ахтэнэ любила ее песни… А потом пришел этот человек… Он был чужой, Айрэ знала, как он попал в Аст Ахэ. Отец рассказал ей — он был там. Умирающий истерзанный человек, отбитый у орков, был из врагов — но только не в тот день, когда его привезли в Аст Ахэ. Так получилось, что Враг стал лекарем ему, а затем благодарность пересилила вражду. Айрэ знала, что чужака уважали и что, хотя он и считался пленником, его свободу здесь никто не стеснял. И вот — он забирает у Айрэ любимую подругу. Девушка немного ревновала, хотя и видела, как они любят друг друга. И все же Ахтэнэ покинет Аст Ахэ вместе со своим супругом — так решил Учитель. Грустно.

А всем было радостно. В самых лучших нарядах были сегодня воины и целители, певцы и книжники, менестрели и мастера, мужчины и женщины. Место во главе стола было для молодых. Их еще не было, как и Учителя и Повелителя Воинов. Шум нетерпеливого ожидания наполнял залу — и внезапно оборвался звонким аккордом серебряных струн.

— Пора, — сказала Айрэ, слегка подталкивая непривычно оробевшую Ахтэнэ.

— Страшно, — прошептала та.

— Ну вот! Съедят тебя, что ли?

— Нет, все смотреть будут… Тебе хорошо, ты привыкла, ты певица, а я-то лекарь…

— Целительница! Разве целители могут трусить? Ну, вперед! Смелее! Сегодня ты — королева!

Айрэ врала — ей тоже было не по себе. Но как изменилась подруга — словно долгий колдовской сон создал ее заново… Прежде она редко бывала такой.

Девушки вошли в зал, в бурю приветственных криков и здравиц. Ахтэнэ попятилась, и Айрэ чуть ли не силой потащила ее к столу. Похоже, ее суженому было не легче. А потом появился Учитель. Сегодня, сказала бы Айрэ, он был необыкновенно нарядно одет. А всего-то — мантия, расшитая серебром и самоцветами, как звездное небо, да драгоценный пояс. Какое у него было лицо — почти счастливое, а глаза… Нет, лучше не смотреть, а то можно прямо-таки влюбиться. Наверно, именно из-за света этих радостных глаз в сердце Айрэ заплясали веселые бесенята, и, поднырнув под рукой Учителя как раз в тот момент, когда он собирался вложить руку Ахтэнэ в руку жениха, она завопила во весть голос: