Понимаю — все можно истолковать как угодно, особенно если дело касается тех времен, когда еще не было людей. Все знания о той поре мы получили через десятые руки, причем не от своего народа. Так что тут не поймешь, что истина, а что нет. Но ведь мы дойдем и до тех времен, которым наши предки были свидетелями. Что тогда?
Или это правда, или настолько огромная ложь, что в нее даже хочется поверить. Если бы я не был таким, каков я есть — а именно сомневающимся, если бы я настолько не верил в то, что тысячи лет вело моих отцов, — я, может, и уверовал бы. Уж очень привлекателен этот бунтарь Вала, и порывистый, как подросток, и такой же непокорный майя.
Привлекательный своей неудержимостью в поисках знания и творении. Конечно, мы всегда стремимся к знаниям, какие бы они ни были. Знание — за ним идет творение. Но творение всегда содержит в себе опасность. И кто может сказать, сумеешь ли ты не переступить ту грань, за которой может начаться нечто необратимое? Потому все это — вещь обоюдоострая.
Все время думаешь — ну мне-то можно, я ничего дурного совершить не могу, я взрослый человек… А как рассчитаешь последствия? Даже последствия самого обычного, ничем не примечательного поступка могут быть гибельны, даже самое простое слово может отозваться потрясением… А уж если ты творишь что-то новое — то тем более. И я вполне могу понять Эру, который и знает, и видит, и предвидит куда больше всех Валар, вместе взятых, когда он не даровал им сразу Неугасимое Пламя, Потаенное Пламя. Наверное, предвидел, что, дав ребенку огниво, можно дождаться пожара.
Наверное, потому и должны были изначально Манвэ и Мелькор быть вместе. Один — неудержимое творение, второй — сохранение и устойчивость сотворенного. И каким бы получился наш мир, если бы не был искажен Замысел?
А может, и это ко благу? И Искажение — тоже в Замысле?
Этот вопрос мы долго в свое время терзали, но так к окончательному мнению и не пришли. Ученые мужи и доныне копья ломают в многомудрых словесных баталиях…
А нас, просто людей, всегда влечет необузданность бури и ветра, грозы и битвы. Необузданность творения — и разрушения. Необузданность нрава.
Когда смотришь со стороны.
Но не тогда, когда все это тебя настигает…
Меня это тоже помимо воли и доводов разума влечет. Хотя я уже не юноша. Смешно…
ГЛАВА 4
Месяц нарвайн, день 10-й
Новый лист был уже обычным пергаментом.
Насколько я понял, здесь рассказывалось о Весне Арды — как они это себе представляли. То есть о том времени, когда созданные Мелькором майяр пребывали во власти его собратьев, а он сам был изгнан.
Это было написано уже на хорошем синдарине. Начертание букв указывало на Вторую Эпоху — так писали в скрипториях Пеларгира во дни его расцвета, когда он перестал быть форпостом, постепенно становясь столицей колонии.
Но почему не сохранилось ничего подобного в наших библиотеках?
И вообще, как попал мне в руки оригинал Книги? Это великая ценность, ее нужно было хранить как зеницу ока и в лучшем случае распространять ее списки. Впрочем, начало копии — вот, передо мной. В основном — твердый, четкий почерк Борондира, хороший перевод. Как все это случилось?
И кто писал вот эти отрывки — которые на синдарине?
Или это было потаенное знание, или все копии, да и сам оригинал, были изъяты? Кем? Когда? Зачем? Борондир не стал мне отвечать. Сказал только, что да, в старину существовала истинная Книга, от которой ныне мало что осталось. А я подумал — это учение и вправду уходит корнями в глубокую старину и его хранители всегда были среди нас…
Тень всегда была рядом. Я знал это. Но никогда не думал, что она была так близко…
Мне стало страшно.
ЭКУИР АРДО — ВЕСНА АРДЫ
…За гранью мира ныне пребывал он, и на время братья и сестры его получили власть над Ардой.
И была ночь, но они не увидели ни Луны, ни звезд.
И был день, но они не увидели Солнца.
Казалось им — темнота окружает их; ибо до времени волей Единого были удержаны глаза их.
Тогда-то Ауле, Великий Кузнец, создал то, что назвали Валар Столпами Света.Золотые чаши поместили на них, и Не-Тьмой наполнила их Варда, и Манвэ благословил их. И поместили Валар Столпы Света: Иллуин — на севере и Ормал — на юге. Созданные из Пустоты и He-Тьмы, в скорлупу Пустоты замкнули оничастицу Эа — Арду.
В то время дали ростки все те семена, что посадила в Средиземье Валиэ Йаванна, и поднялось множество растений, великих и малых: мхи и лишайники, и травы, и огромные папоротники, и деревья — словно живые горы, чьи вершины достигали облаков, чье подножие окутывал зеленый сумрак; и яркие сочные цветы-сладким тягучим соком напоены были их мясистые лепестки.
И явились звери, и бродили они по долинам, заросшим травами, и населили реки и озера, и сумрак лесов.
И нигде не было такого множества растений и цветения столь бурного, как вземлях, находившихся там, где встречался и смешивался свет Великих Светильников. И там, на острове Алмарен, что в Великом Озере, была первая обитель Валар — в те времена, когда мир был юным и молодая зелень еще была отрадой для глаз творцов. И долгое время были весьма довольны они. Радостно было Валар видеть плоды трудов своих; и назвали они время это — Весной Арды; и, дабы ничто не нарушило покой мира, не всилах повелевать пламенем Арды, попытались они усмирить его, и под землей заключили его.
Но неведомо было им, что не-Свет отворил Врата в Арду Пустоте, и твари ее проникли в мир. Поселились они в непроходимых лесных чащах и в глубоких пещерах. Временами покидали они свои убежища, и в ужасе бежали от них звери, иувядали растения там, где проходили они, — как клубится ползучий серый туман. Так Пустота вошла в мир.
Все же я не понимаю. Как Пустота может быть населена? Если в ней кто-то обитает — то она уже не Пустота. Или Пустота здесь означает нечто иное? Надо будет спросить Борондира.
Очень любопытно здесь излагается Творение. Впрочем, я и не такое слыхивал и читывал. Вот, к примеру, за морем Рун обитает народ, который все сущее считает лишь сном Великого Дракона, который и есть мир.
…А вдруг этот дракон проснется и скажет — «Эа»? А? И будем мы жить в бреде дракона…
Если начало этого листа напоминало все же хронику или канон, то потом снова пошло как в дневнике или как запись живого рассказа. Все-таки жаль, что не указано, кто рассказывает. Кто говорит о Мелькоре, кто так переживает за него?
Или — вместо него?
Не думаю, что это Гортаур, — все же даже оправдатели Моргота вряд ли станут отрицать, что его любимый ученик в конце концов предал его…
…Он задыхался; каждый вздох причинял ему боль — острые мелкие горячие иглы кололи легкие изнутри. На лбу и висках его бисеринками выступил пот. Ему казалось — он дышит раскаленным, душным, влажным сладковатым туманом…
Что это?
Незачем было спрашивать. Он знал: Арта. Жизнь Арты была его жизнью, боль Арты — его болью.
Он снова вступил в Арту. Это было нелегко: словно какая-то упругая, пружинящая невидимая стена не пускала его; словно огромная ладонь упиралась ему в грудь, отталкивала настойчиво и тяжело. Он с трудом преодолел сопротивление.
И страшен был мир, встретивший его, ибо мир умирал; но даже в мучительной агонии своей был он прекрасен.
Вечный неизменный день пробудил к жизни семена и споры тысяч и тысяч растений. Огромные деревья тянулись к раскаленному куполу неба, и поднимались травы в человеческий рост на холмах. Но в лесах плющи и вьюны медленно, ноупорно ползливверх, впиваясь в бугристую шершавую кору, и ни один луч света не пробивался сквозь тяжелую листву. И под сенью исполинских деревьев кустарники, травы и побеги душили друг друга, рождались и умирали, едва успев расцвести. В душномжарком воздухеумершие травы, увядшие цветы, опавшие листья быстро начинали гнить, и запах тления смешивался с запахом раскрывающихся цветов. Пыльца — золотистое марево — была повсюду; все было покрыто ее мягким теплым налетом, и медовый приторный привкус не сходил с языка, и губы были липкими и сладкими, и отгустого тяжелого аромата цветовкружилась голова. Влажный теплый воздух наполнял легкие. Растения давили и пожирали друг друга и в агонии распада цеплялись за жизнь; и хищные плющи высасывали жизнь из деревьев, и деревья упорно тянулись вверх, стремясьопередить друг друга…