К тому же самолюбие не позволяло мне взять тетрадь. Впрочем, действительно ли это было самолюбие? "О боже, - сказал я себе с мучительной тоской, - неужели прошлое - это призрак? Неужели он может выходить из своей могилы? О несчастный, неужели ты больше не сможешь любить?"
Все мое былое презрение к женщинам, все те хвастливо насмешливые фразы, которые я повторял, как заученный урок, как роль, в дни моей беспутной жизни, внезапно пришли мне на память, и - странная вещь! - если раньше, щеголяя этими фразами, я не верил им, то теперь мне казалось, что они правдивы или по крайней мере были правдивы.
Я был знаком с г-жой Пирсон уже четыре месяца, но ничего не знал о ее прошлом и никогда не задавал ей никаких вопросов. Я отдался любви к ней с безграничным доверием и безграничным увлечением. Мне доставляло какое-то особенное удовольствие не расспрашивать о ней ни других, ни ее самое. К тому же подозрительность и ревность были настолько чужды моему характеру, что я был больше удивлен, ощутив в себе эти чувства, чем Бригитта обнаружив их во мне. Никогда - ни в моих юношеских увлечениях, ни в обычных житейских делах - я не проявлял недоверчивости, а скорее, напротив, был беспечен и, можно сказать, не знал никаких сомнений. Мне понадобилось собственными глазами увидеть измену моей любовницы, чтобы поверить, что она могла изменить мне. Сам Деженэ, читая мне свои наставления, постоянно подшучивал над легкостью, с какой я обычно поддавался обману. Вся история моей жизни служила доказательством того, что я был скорее доверчив, нежели подозрителен, и вот почему, когда вид этой тетради вызвал во мне тайне странные ощущения, мне показалось, что во мне родилось какое-то новое, незнакомое мне самому существо. Рассудок мой восставал против моих чувств, и я с ужасом спрашивал себя, куда все это могло привести.
Однако страдания, которые я перенес, воспоминание о вероломстве, которого я был свидетель, мое исцеление, бывшее ужаснее самой болезни, рассуждения друзей, развращенная среда, в которой я жил, печальные истины, в которых я убедился сам или которые понял и угадал благодаря пагубной проницательности, наконец распутство, презрение к любви, разочарование все это таилось в моем сердце, хоть я и сам еще не знал об этом, и в минуту, когда я надеялся воскреснуть для надежды и для жизни, все эти дремавшие во мне фурии проснулись и, схватив меня за горло, крикнули, что они здесь, что они со мной.
Я наклонился и раскрыл тетрадь, но сейчас же захлопнул ее и снова бросил на стол. Бригитта смотрела на меня; в ее прекрасных глазах не было ни оскорбленной гордости, ни гнева, в них светилась лишь нежная тревога, словно перед ней был больной.
- Неужели вы думаете, что у меня есть от вас тайны? - спросила она, целуя меня.
- Нет, - ответил я, - я думаю только, что ты прекрасна и что я хочу умереть, любя тебя.
Дома, во время обеда, я спросил у Ларива:
- Скажи, пожалуйста, что, собственно, представляет собой эта госпожа Пирсон?
Он удивленно взглянул на меня.
- Ты уже много лет живешь в этих краях, - сказал я, - ты должен знать ее лучше, чем я. Что говорят о ней в деревне? Что о ней думают? Какую жизнь вела она до знакомства со мной? Кто посещал ее?
- Право, сударь, она всегда жила так же, как живет сейчас, - гуляла по окрестностям, играла в пикет с теткой и помогала бедным. Крестьяне называют ее Бригиттой-Розой. Я никогда ни от кого не слышал о ней ничего дурного, разве только - что она ходит по полям одна-одинешенька в любое время дня и ночи, но ведь это делается с такой доброй целью! Поистине, она - провидение здешних мест. Что до ее знакомых, так, кроме священника и господина Далана, который приезжает к ней в свободное время, у нее никто не бывает.
- А кто такой этот господин Далан?
- Это владелец замка, вон там, за горой. Он приезжает сюда только на охоту.
- Он молод?
- Да, сударь.
- Это, должно быть, родственник госпожи Пирсон?
- Нет, он был другом ее мужа.
- А давно умер ее муж?
- В день всех святых будет пять лет. Хороший был человек.
- А не говорят ли, что... что этот Далан ухаживал за ней?
- За вдовой-то? Гм... Да по правде сказать, сударь... - Он запнулся со смущенным видом.
- Отвечай же!
- Да, пожалуй, кое-что и говорили, но я ничего об этом не знаю, я ничего не видел.
- А ведь ты только что сказал мне, что в деревне о ней не болтают ничего дурного.
- Да о ней никогда ничего такого и не говорили, и притом я думал, что вы, сударь, знаете об этом.
- Так как же - говорят это или не говорят? Да или нет?
- Да, сударь, пожалуй что и так.
Я встал из-за стола и вышел на улицу. Там я встретил Меркансона. Я ожидал, что он постарается избежать встречи со мной; напротив - он подошел ко мне сам.
- Сударь, - начал он, - в прошлый раз вы проявили признаки гнева, о которых человеку моего сана не пристало хранить воспоминание. Выражаю вам свое сожаление по поводу того, что я взял на себя поручение, не вполне уместное (он любил витиеватые фразы), и вмешался в ваши дела, проявив при этом известную навязчивость.
Я ответил ему столь же вежливо, рассчитывая, что на этом он покинет меня, но он зашагал рядом со мной.
"Далан! Далан! - повторял я сквозь зубы. - Кто же расскажет мне о Далане?" Ведь Ларив сказал мне лишь то, что может сказать слуга. От кого он мог узнать об этом? От какой-нибудь горничной или от кого-нибудь из крестьян. Мне нужен такой свидетель, который мог бы видеть Далана в доме г-жи Пирсон и был бы в состоянии разобраться в их отношениях. Этот Далан не выходил у меня из головы, и так как я не мог говорить ни о чем другом, то сейчас же заговорил с Меркансоном о Далане.
Я так никогда и не смог уяснить себе, что за человек был Меркансон был ли он зол, глуп или хитер. Достоверно одно - что он должен был ненавидеть меня и что он старался причинить мне все те неприятности, какие были в его власти.
Г-жа Пирсон, питавшая самые дружеские чувства к нашему кюре (и он вполне заслуживал их), в конце концов почти невольно перенесла свое расположение и на его племянника. Последний гордился этим, а следовательно, и ревновал ее. Ревность не всегда порождается любовью. Есть люди, которые могут безумно ревновать из-за простой любезности, ласкового слова, одной улыбки красивых губ.
Вначале Меркансон так же, как и Ларив, был, видимо, удивлен моими вопросами. Я сам удивлялся им еще более, чем он, - но кто хорошо знает самого себя в этом мире?
После первых же слов священника я увидел, что он отлично понимает, чего, собственно, я добиваюсь, но решил не говорить мне этого.
- Каким образом вы, сударь, так давно зная госпожу Пирсон и будучи приняты у нее в доме в качестве довольно близкого друга (по крайней мере так мне показалось), ни разу не встретили там господина де Далан? Впрочем, у вас, должно быть, появилась какая-то особая причина, которой мне отнюдь не надлежит знать, если нынче вы нашли нужным осведомиться о нем. Я, со своей стороны, могу сказать, что это почтенный дворянин, исполненный добросердечия и человеколюбия. Он был, так Же как и вы, сударь, запросто принят в доме госпожи Пирсон. Он держит большую свору охотничьих собак и устраивает, у себя в замке прекрасные приемы. Так же как и вы, сударь, он постоянно музицировал с госпожой Пирсон. Что до его благотворительной деятельности, то он всегда аккуратнейшим образом выполнял свои обязанности по отношению к бедным. Бывая в этих краях, он, так же как и вы, сударь, постоянно сопровождал эту даму в ее прогулках. Семья его пользуется в Париже прекрасной репутацией. Я заставал его у госпожи Пирсон почти всякий раз, как я у нее бывал. Нравственность его считается безупречной. Вы, конечно, понимаете, сударь, что я имею в виду лишь вполне пристойную близость, такую близость, которая допускается между людьми столь достойными. Я думаю, что он приезжает сюда исключительно ради охоты, он был другом мужа госпожи Пирсон. Говорят, что он очень богат и очень щедр. Впрочем, я лично почти не знаю его, разве только понаслышке...
Какое множество напыщенных и тяжеловесных фраз обрушил на меня этот палач! Я смотрел на него, стыдясь, что слушаю его, не смея задать ему хоть один новый вопрос и в то же время не смея оборвать его болтовню. Он продолжал свою туманную клевету столько времени, сколько ему было угодно; он вонзил мне в сердце свой кривой кинжал так глубоко, как ему хотелось. После этого он ушел, я не смог удержать его, а в сущности он не сказал мне ничего определенного.