С головой погрязнув в самых чудовищных злодеяниях, я так и не знал, как изготавливаются подделки, и еще раз нерешительно сказал:
— Я не умею подделывать.
Соловейчик посмотрел на меня своими мертвыми, светло-серыми глазами:
— Возможно, вам посоветует ваш старый друг. Выйдете вот здесь.
И он указал не на дверь, а на портьеру, через которую я вошел.
Друзья мои, всем известно, что нашей жизнью правит судьба, эта мысль стара, как мир, и, тем не менее, в большинстве случаев мы от этой истины отворачиваемся. Я тоже был одним из тех, кто не хотел смотреть правде в глаза и, как страшащийся темноты ребенок, слишком часто судорожно закрывал глаза. Может, я был проклят, может — избран, как хотите, но судьба шаг за шагом, самым очевидным, самым банальным образом снова и снова заставляла меня открыть глаза.
Покинув посольство, располагавшееся, как вы знаете, рядом с другими посольствами на одной из самых аристократических улиц Парижа, я стал разыскивать бистро, поскольку принадлежал к не способным мыслить на ходу людей. Мне надо было сесть, чтобы прийти хоть к какой-то ясности. Сесть и выпить. Я увидел бистро под названием «Табак», оно находилось примерно в сорока шагах справа от посольства и не далее, чем в двадцати, — от другого бистро. Мне не хотелось в «Табак», а хотелось в другое. В общем, я пошел дальше. Но, стоя уже перед этим другим, по совершенно непонятной мне причине, я круто повернулся и пошел назад, в «Табак». Я сел за маленький столик в тыльной части заведения. Сквозь стеклянную дверь, отделяющую от меня буфет, я видел, как заходили и выходили покупатели сигарет. Сидя лицом к этой двери, я не заметил, что за моей спиной тоже находится дверь, обычная, деревянная дверь. Заказав себе бургундского, я собрался поразмыслить.
— Это вы, старина? — услышал я за спиной и повернулся.
Вы не ошиблись, друзья мои, это был, Лакатос! Я протянул ему два пальца, но он их пожал так, будто я подал ему всю руку, и тут же сел. Он был в приподнятом настроении, его зубы блестели, черные усы отливали синевой, свою соломенную шляпу он сдвинул набок, на левое ухо. Мне бросилось в глаза, что при нем не было трости, я впервые видел его без нее. Еще я обратил внимание, что у него был портфель из красного сафьяна.
— Хорошие новости! — сказал он и показал на портфель. — Награда увеличилась.
— Что за награда?
— За врагов государства, — сказал он так, словно речь шла о награде самому быстрому бегуну или велосипедисту: такого рода соревнования в то время устраивали достаточно часто.
— Я только что от господина Шаррона, — продолжил Лакатос, — он ждет вас.
— Пусть ждет! — сказал я, ощутив некоторое беспокойство.
Макая в кофе рогалик (я точно помню, что это был рогалик, как его еще называют — круасан), он небрежно сказал:
— Кстати, у вас ведь есть здесь друзья, Ривкины.
— Да, — бесстыдно ответил я.
— Знаю, — сказал Лакатос, — девушку должны отправить в Россию. Тяжело, тяжело выдавать такого славного человека.
Он молча продолжал макать рогалик в кофе, затем, втягивая в себя размокшее тесто, сказал:
— Две тысячи, — и после долгой паузы добавил: — Рублей!
Несколько минут стояла тишина. Вдруг Лакатос встал, открыл стеклянную дверь, посмотрел на висевшие над буфетом часы и произнес:
— Мне надо выйти. Я оставляю здесь портфель и шляпу. Вернусь через десять, самое большее, пятнадцать минут.
И он направился к двери.
Я наклонился к огненно-красному портфелю Лакатоса. Рядом с ним по-рабски преданно лежала шляпа. Замок на портфеле сверкал, как закрытый золотой рот. Такой жадный рот. Меня охватило не только профессиональное, но и какое-то необъяснимое, дьявольское любопытство. Я все время косился через стол, пристально вглядываясь в портфель. Я мог, пока не вернулся Лакатос, его открыть. Десять минут! Он сказал: «Десять минут!» Через стеклянную дверь я слышал настойчивое тиканье стенных часов. Я боялся этого портфеля. По обеим сторонам от центрального замка, напоминающего рот, расположились два маленьких замочка, казавшихся мне глазами. Я выпил двойную порцию бургундского, и эти глазки начали мне подмигивать. Между тем часы тикали, время шло, и я вдруг отчетливо понял, сколь ценным может быть время.
В некоторые моменты мне даже казалось, что этот огненно-красный, лежащий на стуле портфель сам собой тянется ко мне. В конце концов, возомнив, что он мне сам себя предлагает, я вцепился в него и открыл. Так как я все время слышал настойчивое, грозное тиканье часов, то понимал, что в любую минуту может войти Лакатос, и поэтому, взяв с собой портфель, пошел в туалет. Явись Лакатос, я скажу, что взял его из предосторожности. Я чувствовал, что не просто беру, а похищаю его.