В скором времени начальство узнало о моем поэтическом таланте, так что учеником токаря я пробыл недолго, я стал секретарем. В мои обязанности, к великому удивлению, не входило ничего кроме написания рекламных листовок продукции нашего завода и политически агитирующих буклетов, но платили за эту работу довольно не малые деньги по тем временам, целых 25 рублей. Эта работа была намного тяжелее токарной, домой я приходил зачастую даже позже отца. На ужин просто не оставалось сил, и я отправлялся в свою каморку спать. К восьми утра снова брел на работу – писать уже давно надоевшие агитки и рекламные слоганы. Примерно через год такой работы у меня случился творческий кризис, который едва не перешел в депрессию. Я не знал, что писать, как красиво, одним словом, подать товар -продукцию родного завода. На ум ровным счетом не приходило ни чего яркого и нового. Это выбивало из колеи, лишало покоя и радости. Было страшно потерять работу, поэты были не нужны в то время, но еще страшнее для меня было больше ни когда не увидеть Соню.
Сонечка работала секретарем начальника токарного цеха Андрея Семеновича Крохина, статного и довольно грозного человека. Сама же София была юной, девятнадцатилетней девушкой с добрым и радушным взглядом и отзывчивым сердцем. В такую девушку трудно было не влюбиться с первого взгляда шестнадцатилетнему простому рабочему парню вроде меня. И я влюбился. Искренне и наивно, как самый настоящий школьник. Тайком рисовал ее портреты на листочках, посвящал ей стихи и дарил свои самые удачные рукописи прозы, приносил цветы. Но Соню волновала не любовь, а партийная принадлежность и политические взгляды. Стихи и прочую "романтическую чушь", Сонечка считала пережитком буржуазии. Я же напротив, политикой не интересовался и в партии вступать не собирался, а просто искренне любил. Соня увещевала меня, что стихотворство это пережиток чопорной буржуазии и его надо искоренять в себе, и в целом и во всей стране. Так же милая Сонечка говорила, что любви не существует, что семью надо создавать с расчетом на преумножение и улучшение материальных благ и надежности своего спутника. На тот момент, шел 1918 год. Как – то, весенним вечером, накануне вербного воскресенья мы шли с ней по улице, вдоль полуразрушенных домов – бараков, по типу того, в котором жил и я. Она рассуждала о партийной принадлежности, о браке, а я не слушал. Я смотрел на нее, жадно изучал. Но не слушал я ее не долго, вскоре она начала рассказывать мне о своей личной жизни. Сонечка была простой, белокурой, не очень далекой заводской девушкой, открытой и совершенно безхитростной, от того вероятно и воспринимала меня, просто как подругу другого пола