- Поехали, Дима..., - произнесла она едва оказавшись рядом со мной. Но я не хотел идти с ней. Мне было отвратительно смотреть на нее после всей той лжи, в которую она окунула нас сейчас. А ведь мне предстояло подыгрывать ей и играть в контуженного и потерявего по ее словам едва ли не рассудок ее брата.
- Рина, - зашептал я, - зачем было устраивать весь этот спектакль? Зачем было идти сюда петляя по всем проулочкам города, тогда как нам с тобой под силу уйти отсюда свободно самим. Зачем прикиываться слабыми и беззащитными, тогда как наш с тобою "дед" легко расправляется в одиночку с десятком вооруженных солдат за считанные минуты...., - но она не дала мне договорить. Ее ладонь снова крепко ударила меня по лицу, а затем Рина схватила меня за руку и резко дернув, потащила к машине
- Дима, прекрати нести чушь! Атанас не так прост, как хочет казаться. Он найдет нас словно ищейка, если мы уйдем сами. Нам нельзя оставлять следов. Ни каких!, - она остановилась и посмотрела на меня
- Залезай в кабину и молчи. Молчи, ради кого хочешь!, - Рина уже не говорила, она шипела смотря мне почти в самые глаза
- Девка, я вечно тебя с братцем твоим ждать не буду. Немцы уже на подлете, слыхиваете?, - окрикнул этот противный Пал Сергеич из кабины. Да и прада, в далеке уже слышался гул двигателей бомбардировщиков. Рината напряженно разлахматила мне волосы, нагнулась и подобрала с земли горсть перла с песком и кирпичной крошкой, шепнула
- Закрой глаза и наклонись немного.... Ты слишком чист для беженца из осажденного города. Он может заподозрить то, что нам не нужно., - с этими словами она растерла эту смесь по моим волосам и лицу
- Вот и все...., - она чуть улыбнулась и чуть громче добавила
- Простите., - а затем грубо подтащила меня к машине и забравшись в кабину, протянула мне руку
- Дима, давай руку, мой хороший!, - она произнесла эти слова ласково, словно разговаривала с нашкодившим ребенком, которого выпороть то хочется и жалко. Сглотнув, я посмотрел на сестру и что то нечленораздельно промычав, демонстративно не воспользовавшись ее протянутой рукой, изображая неловкость забрался в кабину лишь со второй попытки. Едва хлопнула пассажирская дверь, мотор грузовика натужно взревел, а где то неподалеку от нас просвистела сброшенная с самолета бомба. Я сжался, имитируя страх, Рина, продолжая играть заботливую "сестрицу", моментально обняла меня и начала гладить по голове. Мужик хмыкнул
- И правда, видать, он у тебя контуженный.... Эх, девка, что ж ты будешь делать с ним там, в нашем тылу? Поди он и работать то не сможет, а там даже старики древние что - то да делают на пользу армии., - машина двинулась вперед, сноровисто преодолевая все ухабы и камни на своем пути. Водитель неведомо когда вновь успел достать свою бережно хранимую махорку и теперь пускал в окно клубки серовато-молочного дыма от самокрутной сигареты. Я же тем временем мысленно проклинал Ринату за этот балаган. Мы могли уйти сами. Нам ни один солдат рейха помехой бы не стал, но она зачем то завела эту игру в людей. Хотя, как и Атанас, Рината прожившая рядом с ним уже не один век, начала испытывать страсть к играм в живых людей, что на мой взгляд было постыдной попыткой копировать привычки и манеры нашего названого деда. О котором я мог сказать лишь то, что он зло похлеще этих жалких ведомых какой-то уж очень циничной идеей гитлеровцев. И постепенно мои мысли от проклятий в адрес "сестрицы" и "деда" перенеслись в осмысление этой проклятой войны, свидетелем которой мне довелось стать благодаря импульсивности собственных мыслей и не знания семейных легенд, полностью завладев мной и утащив в дебри подсознания. Ведь если посмотреть фактам в "лицо" - Адольф Гитлер, великий герр фюрер Третьего рейха и Германии, не являлся образцом "арийской" - светло-русой и голубоглазой нации о которой то и дело вкрадчиво внушалось солдатам его армии. Он вообще был до смешного не складный и очень сильно своим поведением напоминал скорее разозленного мопса, чье самолюбие беспордонно задели. В его рассуждениях и отдаваемых армии приказах не было ни логики, ни здравого смысла, ни честности, ни справедливости, ни жалости. Ни к кому. Гитлер шел войной по миру, просто и молча истребляя всех тех, кто внешне не соответствовал канону придуманной им нации арийцев, либо был евреем или же пытался вяло сопротивляться его воцарению в своей стране. Но самое страшное, великий герр фюрер не жалел германскую нацию, без пощады и сожаления привозя на фронт практически детей. Я видел их во время наших с Ринатой ночных вылазок в разрушенный ценрт, кажется, Риги. Еще совсем недавно они были школьниками, а сейчас их жестоко напутствавали, забывая сказать, что до возвращения к матерям и сестрам ни один из них не доживет. И эти дети словно под гипнозом тянули вверх правую руку и сенхронно кричали своему штабфюреру "Хаийль Гитлер". А тот с улыбой, скорее похожей на аскал Атанаса, отпускал их с импровизированного плаца, чтобы завтра к ночи более опытные солдаты его горнизона прикопали "пушечное мясо" где нибудь в окресных лесах, если совесть не позволит пройти мимо. Хотя, какая к бесу совесть?! В промытом пропагандой мозгу есть только слепое поклонение этому "великому" человеку - Адольфу Гитлеру. А от совести, чести, здравом смысле там уже ни чего не осталось... Не даром же они удивляются силе воли и духа руссиш солдатен, которые даже тяжело ранненные продолжали сражаться с их упрямой братией. Но мне ни чего не оставалось, кроме как просто сидеть в продымленной и запыленной от дорожной пыли кабине старого ЗиЛ и думать, изредка ощущая сквозь марево мыслей то, как пальцы Рины сжимают мою руку чуть выше запястья. Мне не было больно, просто это заставляло вернуться в реальность, где был мерзкий мужик, похотливо косящий взглядом на сидящую между нами девушку, старая, явно еще довоенная машина с натужно ревущим мотором, к тряске на неровной, прокатанной сквозь редеющий лес, колейке. Пару раз даже пришлось нечленораздельно помычать и дернуть руку из ее захвата, чтобы "сестричка" спохватилась и "отмерла". И Рината моргнув, просила у меня прощения таким ласковым тоном, словно я и правда был кантуженным и умалишенным, а потом погладив по голове, даже ненадолго убирала от меня свои руки, располагая их на колени. От этого хотлось сплюнуть и крикнуть мужику, чтобы притормозил свою развалюху, автоматически разваливая и нашу с Ринатой легенду. Пал Сергеич пытался с ней заговаривать, так как огарочек до этого бережно хранимой махорки он успел докурить, едва мы отъехали в перелесок метров триста от окраины города на которой напросились к нему в попутчики. Но Рината либо оставляла его вопросы без должного внимания, либо отвечала до нелья коротко и пространно. За спиной грохотали взрывы, посвистывали сбрасываемые снаряды где-то на высоте птичьего полета... слышались автоматные очереди, обманчиво разносимые по округе лесным эхом. Я машинально облизнул пересохшие, грязные губы и едва сдержал печальный вздох... Писать у меня так и не получалось. Дар к стихосложению исчез без возвратно, однако, рука уже машинально лезла во внутренний карман потрепанного пиджака за не менее потертым, грязноватым блокнотом и куцым обломком карандаша... Проза и заметки у меня получались не хуже миниатюрных профилей Ринаты на измусоленных полях. А названная сестрица, словно почуяв, что я задумал, едва заметно шлепнула меня по запястью и укоризненно посмотрела, стоило мне чуть повернуть в ее сторону лицо. Пришлось подчиниться и остаток пути мы проделали относительно спокойно и молча. Правда, у поворота на проселок к одной из захваченных деревень пара попутавших расклад сил немцев попыталась на перевес с автоматами МР-40 преградить дорогу тяжелому ЗиЛу. Пал Сергеич с крепким словцом погнал своего монстра прямо на живую стену. Рината охнула старательно изображая испуг и зачем то потянула меня пригнуться. Хотя, захваченные его маневром в расплох, немецкие пехотинцы не успели ни отпрыгнуть на обочину, ни сдернуть затвор своего автомата, чтобы выпустить очередь по кабине машины. ЗиЛ просто снес их. Я даже расслышал, сквозь рокот двигателя, противный чавкающий, трескучий звук из под колес машины - кто - то из солдат попал под машину. Желудок рефлекторно сдавило спазмом рвотного рефлекса. Не осознавая, что делаю, я сглотнул фантомный комок в горле и зажмурился, стараясь прогнать из воображения эту ужасную картину, хотя она уже давно не внушала мне того, известного живым людям, страха и отвращения. Пал Сергенич смачно выругался и сплюнул в открытое окно, прибавляя газу. Мотор снова натужно взревел и ЗиЛ рывком преодолев какую-то кочку, помчал вперед изредка подскакивая на выбоинах и камнях. Позади послышалась шальная пулеметная очередь, но достать до нас они уже не могли.