Осмотрев восстановившееся тело, Андрей ухмыльнулся и, подойдя к могиле своей сестры, подал ей руку и та, спустилась с холма, придерживая юбку своего платья, как учила ее гувернантка мисс Софи. Мишка оправил на себе остатки полусгнившей одежды и все трое подошли к отцу и обступили его полукругом. Все трое были бледны, а черты лиц строги и… озлоблены, но родны твоему пра – прадеду. Они смотрели на него родными глазами. Андрей протянул руку отцу со словами: «Вставай отец! Мы не держим зла на тебя. Тебе не надо нас страшиться, мы не причиним тебе вреда. Ты прав во всем и слова твои верны! Не будет нам троим, покоя во веки веков на этом свете. Не бойся за мать и Артемия, мы зла им не причиним…» Перебив речь своего брата, горячо заговорила Мариночка:
«Батюшка, отец наш, родненький, прости нас, детей своих непутевых и грешных. Прости нас, хоть и не заслужили мы прощенья твоего…»
Девушка заплакала и опустилась перед пра – прадедом твоим на колени. А слезы ее были настоящей кровью.
« Но ты все же прости детей своих, отец. Неведали мы своей величайшей глупости и за это воздастся нам с лихвою. Андрей прав, нет нам покоя во веки веков. Батюшка, ты запиши те слова, что сказал здесь сейчас. Пусть это послужит предостереженьем брату нашему Артемию и детям его!»
Всхлипнув, девушка порывисто обняла отца. Твой пра – прадед, как и прежде не ведая опасности, погладил дочь по голове, стряхивая с ее волос комочки земли могильной. Она была холодна словно мраморная статуя, но твой пра – прадед не отстранился, а лишь обнял одно из своих непутевых чад и сказал: «Дети мои, вы простите старика своего. Простите, сыновья мои, Андрей и Михаил, что нарушил я ваш вечный покой, что пробудил я вас от сна. Прости меня, доченька моя маленькая, Мариночка, что не дал я душе твоей обрести покой. Простите меня. Ваш наказ я исполню сегодня же!» А после этих слов, твой пра – прадед, как передавал очевидец сих событий заплакал, все также держа в объятиях своих Мариночку, а та обняла его так крепко, что, видимо, ощутив запах его крови, едва не впилась ему в шею. Андрей разнял их объятия и бесцеремонно отпихнул Мариночку к Мишке, лишь грозно взглянув на нее, а потом подошел к отцу и помог ему встать с земли и сказал: «Ступай отец! Я чувствую, что мать уж волнуется по тебе и ждет твоего возвращения, стоя на крыльце дома нашего старого с масляным фонарем в нежных руках своих…» Посмотрев в лицо твоему пра – прадеду, Андрей хотел, что то еще сказать, но его перебил, Михаил сказав, прижимая к себе плачущую Марину: « И нам пора уходить отсюда, батюшка. Пока мест ни кто не увидел нас. Ступай домой, к матери и брату нашему и не печалься боле о нашей судьбе. Боле она тебя не должна волновать! Мы сами устроим ее и ты прав, нет нам прощенья среди тех, кто знавал нас, не пред богом нет нам прощенья, но прости ты хоть нас. И знай, что любим тебя и мать с братом мы сильней всех. Запиши то, что сказал здесь и пусть это передается от отца к сыну, от матери к дочери, пусть сквозь века пронесет этот завет наша семья. Ступай же и скорей запиши его. С этими словами Михаил отвернулся от отца и, поддерживая все еще плачущую Марину под руки, пошел меж могил с покосившимися крестами и памятниками, прочь, в холод и темноту ночи. Пройдя пару метров, Мишка обернулся и посмотрел на Андрея горящими красным, голодным и уже более жестоким огнем глазами. В его взгляде читалось: «Пора уходить, брат! Скорее!» И старший сын твоего пра – прадеда, правильно понял своего среднего брата и, коротко пожав на прощанье своей ставшей неожиданно очень сильной рукой, руку отца своего и пошел вслед за Михаилом и Марией и более все трое не оборачивались в сторону пра – прадеда твоего, а он стоял и смотрел им вслед не в силах сойти с места. Лишь когда их силуэты окончательно поглотила ночная мгла, он нашел в себе силы уйти с кладбища и, утирая рукавом своего камзола льющиеся из глаз непрерывным потоком скорбные слезы, направился домой к жене и младшому сыну Артемию.