Благообразный хозяин отпирает калитку. Впустив меня, ставит на место засов. В доме двери накрепко запираются, зашториваются окна. Меня он оставляет на кухне, сам проходит в соседнюю комнату, где, как я понял, открывает тайник. И спустя несколько минут приносит аккуратно перевязанный пакет.
Набрав шифр, открываю свой дипломат, кладу в него «товар». И в это время — стук в дверь:
— Откройте, милиция…
Единственное, что я успел, — бросить пакет на стол.
Вот тебе и гарантия безопасности. Влип, как кур в ощип.
…Я машинально отвечаю на дежурные вопросы следователя. (Место рождения… Близкие родственники… Судимости…). Внутри же во мне все кипит. Нет, против следователя я ничего не имею. Допрашивает уважительно, без суетливости.
Злюсь на себя. На то, что так глупо залетел. Пацану было бы простительно, но не мне, опытному «босяку», шесть раз судимому, отбывшему в колониях, если сложить все сроки, двадцать три года и два месяца.
Меня, Вальку Лихого, знала когда-то вся воровская Москва, не говоря уже о Краснодаре. По ловкости среди карманников немногие могли со мной тягаться. Без Лихого ни одна сходка не обходилась, его слово нередко было решающим.
И вот этот самый Лихой, по-глупому доверившись прощелыгам, прямехонько угодил в лапы «конторы».
А в общем, если пораскинуть мозгами, все в порядке вещей. Пять лет отсидки — это же целый кусок жизни, а в ней нынче все так закручено, переменчиво. Ты, к примеру, выйдя на волю, продолжаешь мурлыкать себе под нос «Катюшу», тогда как молодежь давно уже оглушает себя «металлом».
Если б одни только песни были новые, это еще полбеды. Оказалось, что и воровской мир стал другим. От прежних неписаных законов остались рожки да ножки. Мы и мысли такой не могли допустить, чтобы друг друга предать, подставить под удар. Воровская солидарность дороже денег ценилась. В колонии о нынешних нравах я, конечно, кое-что слышал — от сопляков, что приходили с воли. Но, честно говоря, не очень-то им верил. Думал, что воры эти — липовые, доморощенные, что именно мы были и остаемся истинными авторитетами, хранителями воровского «очага»…
Следователь, покончив с подробностями моей анкеты, достал из ящика стола пачку «Нашей марки», протянул мне.
Мы оба закурили.
Он, видно, чувствовал, что продолжение допроса будет нелегким, и потому волновался. Я тоже пока не решил, что скажу, и лихорадочно думал. Выложить все, как есть, — значит скостить себе срок, пусть ненамного. (Таким, как я, матерым рецидивистам, чистосердечное признание мало что дает.)
И все же на какой-то миг возникло острое желание рассказать правду, — ради того, чтобы отомстить тем, кто меня подставил. Если скажу все, что знаю, «контора» на них непременно выйдет.
Но… Разве же ты такой, как эти молокососы, у которых хватает совести называть себя «ворами в законе». И все-таки, какие они ни есть, одним миром мы мазаны. Погублю ребят — до конца дней буду каяться. Нет, уж лучше повешу все на себя. Пусть знают: Лихой не выдал, не раскололся. А с Сизым разберутся — зона, она ведь не за семью печатями. В конце концов, когда срок отбуду — поставлю вопрос на сходке.
Решаю так. Во всех подробностях расскажу следователю о своих мытарствах в поисках жилья и работы. А дальше — дам простор фантазии.
— Что ж, Валентин Петрович, — произнес следователь, втирая окурок сигареты в пепельницу. — Ближе к делу… Итак, 14 июня вы прибыли сюда из колонии. Почему выбрали именно наш город и какие у вас были планы, намерения?
Я ответил как есть. Выбрал потому, что связано с этим городом чуть ли не десять лет жизни. Конечно, не той, какую должен вести каждый уважающий себя человек. Воровской, нечестной, но все же жизни. Отсюда, кстати сказать, в последний раз меня отправили по этапу.
Но вернулся я в эти места вовсе не потому, что затосковал по блатному прошлому. Ехал с твердым намерением «завязать». И специальность у меня есть — шлифовщик шестого разряда. Кстати, приобрел ее тоже там, в колонии.
Словом, все описал подробно. Назвал даже адрес вдовушки, у которой хотел остановиться, пока не устроюсь в общежитие, а она, как на грех, приказала долго жить…
На этом, собственно, правдивая часть показаний заканчивалась. Дальше шла чистой воды туфта.
— Когда с общежитием не вышло, — продолжал я, стараясь не сбиться с доверительного тона, — вспомнил, что когда-то в Быковском мы с подельником Витькой Щербатым снимали у одинокого мужика комнату. Вот и решил туда съездить, потолковать — может, пропишет. Адрес же, как на грех, забыл, — столько лет прошло. Хотя расположение хорошо запомнил. Уверен был, что найду. Сошел с автобуса. — Бог ты мой, да тот ли это поселок? Тогда он только начал строиться. А нынче — сплошные дачи, все в зелени. Не знаю даже, в какую сторону податься. Долго искал, и все впустую. Иду к автобусной остановке, вижу — скромный дощатый домик в саду, на столбе возле калитки — кнопка звонка. Дай звякну, думаю. Может, и впустят хозяева… Откуда же мне было знать, что там засада.