Этот побег, убийства, которых за короткий срок было совершено уже несколько… Авторитет у нашего «батьки» перед высоким начальством наверняка пошатнулся. И мы хорошо рассчитали, именно в этот момент решив начать голодовку. Промедление, как говорил вождь, смерти подобно.
Утро. Как обычно, команда: «Подъем!» Но на этот раз никто не поднимается. Не только в нашем бараке, но и во всем лагере. И все молчат. Администрация засуетилась, пытается нас «привести в чувство». Но на угрозы и уговоры мы не реагируем. В зоне мертвая тишина.
Часов в одиннадцать приходит Махно и начинает нас уговаривать (как же это на него не похоже!):
— Ребятки, давайте по-хорошему. Так и быть, свой приказ я отменю — на пониженное питание сажать никого не буду. Всем, кто будет работать, дам большой паек. Давайте по-хорошему.
И снова в ответ молчание. Отказываемся от еды и на второй день. А на третий приезжает большое начальство из Уфы. Начали по одному вызывать нас на беседу. Пригрозили, что применят статью за саботаж. Набили битком штрафной изолятор. И все-таки кое-чего своей голодовкой мы добились.
Бараки стали запираться только на ночь. В спецзоне открыли ларек, где можно было отовариваться. Да и наш труд стал полегче: на добыче камня начали применять взрывной способ. Но пострадать за все эти блага кое-кому пришлось. Человек сто отделались, правда, легким испугом — годом тюремного — заключения (которому большинство только обрадовалось). А на восемнадцать заключенных, которых причислили к зачинщикам, завели уголовное дело — им предъявили обвинение сразу по двум статьям УК, за бандитизм и за массовые беспорядки. Полковнику повезло — ушел в «крытую» (тюрьму). Я же угодил в число этих восемнадцати.
На следствии, как обычно, все отрицал: ничего не знаю, никого за голодовку не агитировал.
Март пятьдесят третьего. Сижу в следственном изоляторе. Однажды выводят на прогулку. Что это? Надзиратели сами не свои, чуть не плачут. Сталин умер. У нас, зеков, ко всему своя мерка: значит, будет амнистия. Ждем Указа. Все верно: освобождаются те, кому был определен срок до пяти лет. Я мог бы выйти на волю. И Витька Маляр, и Карнаухий, и Трактир Юрка… Но как выпутаться из этого дела? А суд назначен аж на сентябрь. Адвокат твердит мне: раскайся во всем и пойдешь на свободу. Поплачься, скажи на суде, что ты сирота. Судья, мол, учтет.
Восемнадцать дней шел процесс. Я все сказал, как учил адвокат. Чувствую, что и воры, которые постарше, стали нас, молодых, выгораживать. Эти, мол, мелюзга, не «в законе», что старшие скажут, то и делали. Им подыграл адвокат. «А почему они должны были поступать именно так?» — спросил он кого-то из старших. — «Потому что мы воры, и наше слово для них как приказ. Откажутся — им не сдобровать». — «Вы что, за непослушание и убить могли?» — «Знамо, могли. Если кто-то из них пошел бы и заложил нас администрации — подстрекают, мол, к голодовке, мы бы тут же его порешили». — «Вот видите, товарищи судьи, в какую ситуацию попал мой подзащитный. Шел он на все под страхом смерти», — заключил адвокат.
Зачитывают приговор. Оставляют статью 592 — пять лет за массовые беспорядки. Опустили головы. Но… Судья продолжает читать, и наши лица светлеют. Чувствую, как на глазах от радости проступают слезы. В связи с Указом об амнистии нас, шестерых, суд освобождает от наказания.
Радость, правда, омрачена тем, что воры постарше, которые нас собой прикрыли, осуждены на двадцать пять лет лишения свободы, из которых первые десять лет будут находиться в тюрьме.
И все-таки у нас, молодых, в подобных случаях своя рубашка всегда ближе к телу. Тут уж ничего не поделаешь. Свобода, и этим все сказано.
Конвой от нас отошел. Адвокат жмет мне руку. Умный седенький старичок, которого так и хочется расцеловать. Я прошу у него домашний адрес, мол, с меня причитается. «Ничего мне не надо. Я исполняю свой долг. Главное, чтобы это послужило тебе уроком на всю жизнь. Будь человеком, отойди от этих зверей».
Вот уже на руках и справка об освобождении — снимаются все судимости, никаких ограничений. Не верится, что это не сон. В Уфе сажусь на поезд. Скоротать ночь, и завтра — Москва!
Опять в Москве
О встрече с Розой все эти годы мечтал, как о чем-то несбыточном. Здесь ли она? Помнит ли? А может, нашла другого?