От Казанского вокзала, куда прибыл поезд, до ее дома — рукой подать. Нажимаю кнопку звонка. Сердце вот-вот выскочит из груди. «Кто там?» — слышу знакомый голос. Дверь открывает сама Роза. Повзрослевшая, она стала еще краше. Несколько мгновений мы смотрим друг на друга молча. А потом — объятия и долгий поцелуй.
Ее мать стала совсем старенькая, старшая сестра почти не изменилась.
— Успеешь, Роза, с ним наласкаться. Дай нам-то парня обнять, — ласково прижимает меня к себе Розина мама. — Ой, Валентин, какой же ты худой, кожа да кости.
— Хозяйское, видно, душа не принимает, — отшучиваюсь я.
— Что же, будем тебя откармливать. Своим, домашним.
Мы с Розой сидим, обнявшись, на кушетке. Мать и сестра суетятся, накрывают на стол, ставят графин с водкой.
— Где задержался, дорогой мой? — гладя меня по волосам, спрашивает Роза. — Амнистия ведь давно вышла. Я тут с ног сбилась, лишь бы хоть что-то о тебе узнать. И у Хитрого, и у Шанхая была, и даже у Золотого. Как в воду канул. Думала, убили где.
— Не обижайся, девочка. Не мог я раньше. И даже написать тебе не было никакой возможности.
— Так я уж и поверила, — обидчиво оттопырила Роза свои пухлые губы.
— Не веришь? На, посмотри справку. Я потом все тебе расскажу, как было.
— Верю, милый, верю, — прервала меня Роза. — Только уж больно истосковалась я…
И, не обращая ни на кого внимания, она крепко впилась в меня губами.
И все опять закрутилось, как в старом фильме, если не считать, что его герои с годами немного повзрослели и изменились.
Словно братья родные встретились мы с Геной — Генычем. У него дома на стене увеличенная фотография, где мы с ним сняты вдвоем, совсем еще мальчишки. «А разве, Валентин, мы с тобой уже старые. Тебе всего двадцать, у меня же, заметь, только усы пробились, — тараторил мой закадычный друг. — У нас все еще впереди». Знал бы он, какая трудная и колдобистая дорога ожидает и его, и меня в этой жизни, вряд ли вздумал бы так шутить.
Еще когда ехали к Гене, Роза сказала, что личная жизнь у моего друга не сложилась. Тома стала ему изменять. Не выдержав, Геныч с ней поругался, и их роман закончился. «Ничего, он парень видный, один не останется, — обняв меня, улыбнулась Роза. — Только ты постарайся при встрече с ним об этом не говорить. Томку он любил, а рана свежая».
Какая же ты у меня умница, Роза, и какая чуткая, тонкая. Трудно представить, что два года по зонам мыкалась.
Роза наклонилась за чем-то ко мне, отчего рукав платья приподнялся, обнажив запястье, и только сейчас я заметил наколку на ее руке. Две фиолетовые буквы, между которыми знак сложения: Р+В.
— Розочка, что это?
— Какой же ты, мой малыш, несообразительный. Ты да я, да мы с тобой. Вот и весь сказ.
— А это — наша общая память, — Роза достала из сумочки крестик на золотой цепочке — тот самый, что с общего согласия своих подельщиков, Хитрого и Гены, я подарил ей в кафе на Таганке. — Сберегла, как видите.
И она надела крестик на шею. «Сувенир» давнишний, а потому особой боязни его носить не было. Хотя в нашей практике всякое случалось.
— Ну, раз уж о талисманах заговорили, тебе, Геныч, я тоже мог бы показать вещь, которая все это время при мне была. Помнишь, рубашку свою ты мне прислал в Таганку?
И мы еще раз обнялись с ним крепко, по-мужски.
Отметить мое возвращение решили у Ани в Малаховке. Аня была уже замужем. Муж ее — «вор в законе» Слава по кличке «Зверь», молчаливый, немного угрюмый — при первой встрече разглядывал меня с любопытством. Словно изучал. После я понял, почему. Он не был, как я, карманником, занимался кражами из квартир либо «по случаю» брал сейфы в небольших учреждениях. И вот, когда за рюмкой водки язык у Славы немного развязался, он решил высказаться по поводу своего и нашего ремесла.
— Не возьму в толк, за что только вас, «щипачей», в тюрьму сажают. Украдете несчастную тысячу, и пять лет за нее сидите. Стоит ли овчинка выделки!
— У каждого своя профессия, — ответил я ему. — Попробуй, к примеру, в автобусе вытащить у «клиента» бумажник. Не сможешь, здесь особый навык требуется. И даже талант.
— А я и не собираюсь по мелочам пачкаться. На десятки тысяч счет веду, — заносчиво твердил захмелевший Зверь.
— Каждому свое. — Я не стал с ним спорить. Не хотелось мне омрачать душевное, мирное застолье, о котором на Шахан-горе столько мечталось. Хотя в одном был я со Славкой согласен. Кража краже, конечно, рознь. И к нам, карманникам, закон чересчур суров.
Сам он, между прочим, был не просто искусным «домушником», но и умел неплохо пристраивать краденое. Сбывал он его торгашам, которых в Малаховке обосновалось немало. Такса — половина государственной стоимости.