Подошел следующий автобус, комитетчик сел и уехал. А я продолжал стоять, переваривая необычную эту историю. Забыл даже о том, что где-то поблизости поджидает Пушкин.
— Ты чего? — Его вопрос вывел меня, наконец, из оцепенения. — Думал, этот мужик тебя к «мусорам» потащит. Гляжу, отошел. И чем ты ему так понравился. Может, слово какое знаешь? Так научи.
— Нашел, когда шутить, Пушкаренок. Тут такой случай, что и во сне не приснится…
И я рассказал корешу о том, как поступил со мной этот человек и что настойчиво мне внушал.
— Благородно, ничего не скажешь, — заметил Пушкин и тоже задумался.
Настроение стало паршивое, «работать» в тот день больше не тянуло.
Во время обеда рассказал об этом необычном случае всем ворам.
Слушали внимательно. Долго молчали. Видно, не только у меня одного — у многих поступок и слова этого человека разбередили душу, затронули такие ее уголки, которые, казалось бы, надежно упрятаны даже от самих себя.
Но вот, докурив сигарету и сплюнув, нарушил молчание Витя Шанхай.
— Этот мужик со «ксивой» перед тобой, Валентин, разыграл благородство. Хотя, не исключено, что у него натура такая.
— Есть же и там порядочные, — вмешался Хитрый.
— Не исключаю, — повторил Шанхай. — Но только мы должны помнить, что житуха у нас по-другому сложилась. И ни один из тех, кто называет себя Вором, совету его не последует. Хотя силой, вы знаете, никого не держим. Своя у нас жизнь, и песни тоже свои.
Шанхай налил мне стакан, поднял свой, недопитый.
— Вот за это, Валя, давай и выпьем.
И еще об одной встрече хочу рассказать — по тому же поводу.
Однажды вызвал меня прокурор Ухтомского района — приятная средних лет женщина, в которой было что-то материнское, располагающее к себе. Фамилия ее была, если не ошибаюсь, Гаспарова.
— Говорят, Валентин, опять карманы чистишь? — спросила она, чуть улыбнувшись.
На этот раз совесть моя перед законом была чиста, и я имел полное право возмутиться.
— Пришить чужие грехи хотите, товарищ прокурор. Обижаете.
— Зря надулся. Шутка моя, быть может, и неудачная, но с намеком. Можешь ответить мне, как на духу: воровать тянет?
Ее откровенный приветливый тон меня подкупил. И ничего не оставалось делать, как ответить тем же.
— Если по-честному — тянет.
— Ну, а как думаешь, пересилить себя сумеешь? Если сейчас, в молодые годы, не завяжешь, дальше так оно и пойдет. Погубишь свою жизнь — ни семьи, ни детей, ни пенсии.
— Не знаю, как получится. Попробую…
Долго тогда мы с ней беседовали. И после об этом разговоре вспоминал я часто. В то время уже чувствовалось наступление хрущевской оттепели. И отношение к нам, вчерашним заключенным, вообще к преступникам, сильно переменилось. Нас, наконец-то, стали признавать за людей, пытались по-хорошему убеждать, воспитывать. И прокурор Гаспарова была одной из немногих, кто делал это не по-казенному, а с душой — натура, видно, была у нее такая. И не ее вина, что людей, подобных мне, замела, закружила воровская судьба. С такой силой, что вырваться из нее не мог. Выходя в очередной раз из зоны, ты попадал в прежнюю компанию, где были верные, преданные друзья, они же — воры. И все начиналось сначала.
Раменские бараки
В который раз задаю себе один и тот же вопрос: хватит ли сил навсегда порвать с прошлым и начать честную трудовую жизнь? На одной чаше весов — пример друга моего детства Кости, который обзавелся семьей, стал уважаемым человеком, все то страшное, что было пережито в лагерях и следственных изоляторах. И возраст, достаточно зрелый, чтобы осознать беспросветность воровской судьбы. А на другой… Самые близкие мне люди, кореша, готовые поделиться последним, — воры. Сколько выпито с ними за одним столом, сколько связано в жизни. И первая моя любовь Роза, с которой после долгой разлуки нас опять соединила судьба, — тоже воровка. Смогу ли я с ними порвать? Здесь, среди «братвы», я человек, меня уважают, на «сходняках» я равный. А окунись в эту самую порядочную жизнь — и будешь тыкаться, как слепой котенок. Ты же совсем не знаешь ее, «нормальной»-то жизни, ничему не обучен, кроме воровства.
Поделился своими сомнениями с Шанхаем.
— Не терзай себе душу, Лихой, — ответил он, обнимая меня за плечи. — Поверь мне, старику, — никто из нас в «нормальную» жизнь не воротится. Просто не сможет. В прежние годы, после войны, такие еще находились, и то единицы. А нынче я что-то не припомню. Хотя — дело твое. Завязывай. Наши воровские законы этого не запрещают…