Выбрать главу

- Он так ничего и не сказал?

- Позже, но сначала, около полуночи, пытался отправить меня спать.

- Ложись, сын. Поверь, для беспокойства нет никаких оснований. У матери кроме Наташи есть и другие подруги. И мы напрасно портим себе кровь.

Я все-таки остался с ним. И вот тогда он спросил:

- Она тебе ничего не говорила? Не пыталась объяснить свое поведение?

- Нет.

- Вчера, по-моему, вы долго оставались вдвоем в саду. - Она рассказывала о том, как вы с ней встретились и поженились, о квартире на набережной Турнель.

- Имена называла?

- Упоминала ваших друзей.

- У нас был только один друг. Послушай, Андре. Извини, что я говорю об этом теперь, когда тебя надо оградить ото всех забот. Не знаю, что случилось, но я тоже заметил, что с некоторых пор ты изменился. Не прошу у тебя откровенности. Лучше, чем кто бы то ни было, я понимаю, как нелегко затрагивать эту тему. Твоя мать уверена, что ты знаешь, и вбила себе в голову, что это я рассказал тебе обо всем.

- Тогда, - заметила Франсина, - почему ты заговорил о телефонном звонке моего отца? - Постой, я не закончил. В субботу моя мать, а такое бывает часто, лгала, чтобы узнать правду. Речь шла о твоих родителях. И между прочим она бросила отцу:

- Ты - как Буадье: они вечно суются не в свои дела.

- Мои родители?

- Ты не понимаешь, Франсина?

- А ты-то понимаешь?

- Пытаюсь. Я лучше тебя знаю свою мать, особенно с некоторых пор.

Отец прав, говоря, что она страдает. Я даже уверен, что она всегда страдала.

- От чего?

- От того, что не такая, какой хотела быть. Если бы твоя мать болела раком и стонала целыми днями, ты сердилась бы на нее?

- Конечно нет.

- А здесь разве не то же самое? Она не выбирала свой темперамент, характер, склад ума.

- Так сказал тебе отец?

- Почти.

- Он не сердится на нее?

- Напротив, упрекает себя за то, что не смог сделать ее счастливой.

- Видишь ли, сын, - прошептал он мне, густо покраснев, - когда берешь на себя ответственность за судьбу другого человека...

Молодые люди замолчали, глядя на бельгийцев, которые семенили за гидом к автобусу, стоявшему возле террасы.

- Когда вернулась твоя мать?

- Около двух часов ночи. Мы услышали шум у ворот. Сначала хотели броситься туда - нам показалось, что машина врезалась в столб. Отец первым взял себя в руки и не позволил мне выйти. Он прислушался. Мотор продолжал урчать. Машина резко дернулась назад, потом въехала на аллею и, наконец, остановилась в гараже.

- Поднимался бы ты к себе, Андре. Если она увидит нас здесь вдвоем...

- А ты?

- Я тоже поднимусь.

Он даже погасил свет. Мы направились к лестнице и уже добрались до второго этажа, когда ключ начал тыкаться в замочную скважину.

- Ты видел мать в тог вечер?

- Нет. Я был у себя в комнате, и до меня доносился ее пронзительный голос, такой, словно она крепко выпила. Прохаживаясь от будуара до ванной, она безостановочно говорила, но я слышал только то, что произносилось в коридоре:

- Говори потише, Жозе.

- А почему я должна говорить тише? Я пока еще у себя дома, разве нет?

- Андре...

- Что Андре? Я, что ли, научила его презирать свою мать, чуть ли не бояться ее? Бедный мальчик едва осмеливается взглянуть на меня.

Дверь закрылась, и вскоре я заснул.

- А утром?

- Я увидел мать только после лицея. Отец уже сидел за столом и выглядел усталым. О ночных событиях он не обмолвился ни словом. Я спросил как можно естественней:

- Что мама?

- Ничего. Скоро ей будет лучше.

- Ты так и не знаешь, где она была? - спросила Франсина.

- Знаю. Она мне сказала.

- Когда?

- В полдень она так и не вышла к столу; отец поднялся к ней, но дверь оказалась закрытой на ключ. Он спустился озабоченный. Я слышал, как он расспрашивает Ноэми.

- Не беспокойтесь, мсье. Я видела: ничуть не хуже, чем в прошлый раз.

Андре продолжал угрюмо:

- Ужинать она тоже не пришла-ограничилась овощным бульоном, который велела подать к себе в комнату.

- Отец так ничего тебе и не сказал?

- Он положил руку мне на плечо, что стал делать все чаще и чаще, и прошептал: "Не переживай, сын. Не хватало еще, чтобы наши раздоры помешали тебе сдать экзамены".

Я поднялся к себе, сел заниматься. Примерно через час дверь открылась - я даже не слышал шагов - и вошла мать, в рубашке, в пеньюаре.

- Не бойся, Андре. Я не собираюсь говорить тебе ничего неприятного.

- Послушай, ма...

- Нет, это ты выслушаешь меня до конца, и, умоляю, не прерывай. Так больше не может продолжаться. Мне очень плохо. Пора рассказать тебе все, что у меня на сердце.

В субботу я защищалась, наивно думая, что еще можно защищаться. А сейчас пришла рассказать тебе правду, правду о той ужасной женщине, которая является твоей матерью...

Он почувствовал, как рука Франсины ищет его руку, сжимает кончики пальцев.

- Бедный Андре! Он не хотел жалости.

- Почему бедный?

Она быстро пошла на попятный - отняла руку и пролепетала:

- Не знаю. Просто я попробовала поставить себя на твое место.

- Разве можно поставить себя на чье-либо место?

Он снова увидел мать, внешне почти спокойную, но словно снедаемую энергией, которую ее худенькое тело, казалось, не могло удержать в себе.

- Ты волновался вчера вечером?

- Ты исчезла, ничего не сказав. Когда я услышал, как отъезжает машина, я подумал, что вы с папой уехали вместе. А потом спускаюсь к ужину отец накрывает на стол.

- Он тебе ничего не сказал?

- Нет. Он выглядел усталым. Я снова ушел заниматься, но мне было не по себе, и в половине одиннадцатого, не знаю почему, я спустился. В гостиной отец звонил Наташе.

- Я не была у Наташи.

- Именно это она и сказала. Мы стали ждать, пытаясь читать. И только услышав, что подъехала машина, я поднялся к себе.

- Ты боялся увидеть меня в том состоянии, в каком ожидал? Ведь я действительно задела столб, въезжая в ворота.

Он ничего не ответил.

- Может, я и была пьяна. Во всяком случае, должна была быть пьяной: выпила я довольно много. К сожалению, голова оставалась трезвой, как сейчас. Знаешь, что я вчера делала?

- Нет.

- Заходила без разбора во все бары подряд, где раньше ноги моей не было и о существовании которых я даже не подозревала. Побыть одной, иметь возможность подумать - вот все, чего я хотела. Когда, поглядывая на меня, официант начинал бросать косые взгляды, а посетители шептаться, я уходила и шла в другое место.

Кстати, в одном из баров я увидела группу парней твоего возраста, с девушками, лицеистов без сомнения, и, возможно, среди них были твои одноклассники. Ты стыдился бы, узнай они меня?

- У меня нет никаких оснований стыдиться тебя.

- Ты действительно так считаешь, Андре? У тебя еще сохранились иллюзии на мой счет. Во всяком случае, себя я не люблю, и гордиться мне нечем.

Отец знал, что жена сейчас у сына и, наверное, нервничал. А может быть, стоял внизу под лестницей, прислушиваясь и в любой момент ожидая взрыва.

- То, что я рассказала тебе в субботу о Наташе, неправда. Не знаю, зачем я это сделала. Видимо, потому, что вы сваливаете все на Наташу, и мне инстинктивно захотелось защитить ее.

Он не спросил, означало ли вы отца и его самого, и что подразумевалось под все.

Он больше не бунтовал, сидел мрачный, смирившийся. Терпел, подавленный усталостью, бессонной ночью, а ведь ему было жизненно необходимо спать вдоволь.

- Наташа - я лучше поняла это вчера, когда заново разобралась в своих мыслях, - никогда по-настоящему не любила сына. И я задумалась: а верно ли утверждение, что все женщины обладают чувством материнства, или это просто миф?