- Мне так рано не подняться. Я ужасная копуша. Не поднимай братья шум с семи утра, не знаю, когда бы я вставала.
Андре не мог бы говорить столь непринужденно, будь рядом отец, а уж если бы его слышала мать - и подавно. Он завидовал Франсине, завидовал ее семье, дому, квартире, где так спокойно, уютно, гармонично.
- А ты что делаешь?
Ему показалось, что ее дыхание вдруг участилось.
- Наклонилась, чтобы выключить проигрыватель. Пластинка кончилась. Ты не заметил? Он глупо спросил:
- Погода в Ницце хорошая?
- Полагаю, не хуже, чем в Канне, - последовал ироничный ответ.
Он услышал ее смех, и ему стало радостно и в тоже время грустно.
- Сколько ты еще выпил шоколадных коктейлей?
- После нашей встречи - два.
- С двумя шариками?
- С двумя в каждом. А ты?
- Надеюсь, завтра ты меня угостишь.
- Смеешься надо мной?
- Нисколько.
- Находишь мои привычки детскими?
- Могу тебе признаться кое в чем еще более детском. Представляешь, я, засыпая, до сих пор кусаю простыню. Это в моем-то возрасте! Мама говорит, что я разорю ее.
Он никогда не чувствовал себя столь близким другому человеку.
- Твой отец будет смеяться надо мной.
- Почему?
- За подобные разговоры.
- Мой отец из принципа никогда ни над кем не смеется. Единственный, над кем он позволяет себе подшучивать, - он сам. Кстати, он сейчас наклонился, чтобы видеть меня, и грозит мне пальцем.
Франсина снова засмеялась, и он услышал, как она говорит в сторону:
- Это Андре, мама. Я позвонила ему, чтобы спросить, не сможет ли он встретиться со мной завтра. После долгой беседы с Эмилией о хирургии и плохого чая мне будет приятно поболтать с ним... Алло! Извини. Вошла мама. Она интересуется, не очень ли тебя замучили экзамены.
- Ничуть. Передай ей от меня спасибо.
- Он говорит, что нет, и благодарит тебя... Ладно, не хочу брать на себя ответственность, мешая твоим занятиям. До завтра, Андре. В пять часов на морском вокзале. Оставь где-нибудь мопед, чтобы не таскать его с собой по улицам.
Его всегда поражал этот образ: двое влюбленных под руку, и мужчина свободной рукой придерживает велосипед.
- Спокойной ночи, Франсина. Мое почтение твоим родителям. - И твоим тоже.
Далеко не то же! Впрочем, его родителей не было дома. Вряд ли они участвовали бы в этом телефонном разговоре: они ничего не знали.
Должно быть, на бульваре Виктора Пого продолжают говорить о нем. Неужели Франсина рассказала родителям о том, что они видели?
- Я им все рассказываю, - призналась она, когда приезжала ужинать к ним на виллу.
В тот вечер, как и в другой, на ужине в Ницце, Андре показалось, что между его матерью и г-жой Буадье не возникло симпатии. А вот глядя на мужчин, сидевших в креслах друг против друга, чувствовалось, что они старые друзья, могли бы встречаться почаще и вместе им легко и не скучно.
Его матери было явно не по себе. Как обычно в таких случаях, она говорила слишком много, слишком лихорадочно, и г-жа Буадье смотрела на нее не без удивления.
Андре не принимал участия в беседе. Сразу после ужина он увел Франсину в свои владения, в мансарду с голыми балками.
- Тебе повезло! - воскликнула она. - У тебя есть свой уголок, где можно не наводить порядок.
В мансарде царил обычный кавардак, и Франсина делала открытие за открытием.
- Ты играешь на гитаре?
- Пробовал три года назад, но быстро потерял интерес.
- К гантелям тоже?
- Я упражняюсь с ними, когда переработаю или злюсь. Они хорошо успокаивают нервы.
- На кого злишься?
- На себя.
- И часто такое бывает?
- А ты никогда не злишься на себя?
- Иногда. Если обижаю кого-нибудь. Ты тоже?
- Нет.
Он пытался объяснить. Чуть было не ляпнул:
- Злюсь, когда причиняю боль самому себе. Слишком просто и не совсем точно.
- Когда веду себя не так, как следовало бы. Например, у нас в школе есть преподаватель, который не любит меня, но я так и не знаю почему.
- Могу спорить, что это преподаватель английского языка. - Как ты догадалась?
- Потому что я никогда не могла понять наших преподавателей английского и немецкого. Преподаватели языков непохожи на других.
- Так что же, раз он не любит меня, я должен стать его врагом?
- Не уверена.
- Я знаю, как разозлить его, и знаю, что весь класс будет на моей стороне. И когда такое случается, я начинаю его жалеть. А потом сержусь на себя и за то, что пожалел его, и за то, что разозлил.
- И тогда, возвратясь домой, берешь гантели. ТЫ ложишься на этот коврик, верно?
Кусок красного ковра, скорее, половика с неровными краями, сохранившийся еще с Эльзасского бульвара.
- Я почти всегда занимаюсь и читаю на полу. А поскольку пол сосновый, бывает, и занозу посадишь.
- Один из моих братьев тоже любит валяться на полу. Папа говорит, что для молодых это очень полезно.
- Когда я слушаю музыку, то лежу на спине. У них не было мансарды; она привела его в свою комнату с мебелью светлого дерева: почти ничего лишнего все просто, свежо.
- Видишь, у меня нет беспорядка. Да и родители не допустили бы этого.
Что могли сказать Франсина с матерью, если они действительно говорили о нем, в то время как Буадье, заполняя служебные формуляры, слышал их разговор через открытую дверь?
- Ты уверена, что это была она?
- Он ее тоже сразу узнал. Разве сын не узнает свою мать с другой стороны улицы? И потом, ее машина...
- А она видела вас?
- Не знаю. В какой-то миг Андре побледнел и сразу изменился.
- Она одна вышла из того дома?
- Я увидела ее первой, когда она была еще в дверях.
Промолчи я, он ничего и не заметил бы: ведь мы собирались идти в другую сторону. Слова вырвались у меня непроизвольно.
- Ясно.
- Думаешь, он мучается?
- Я не настолько хорошо его знаю, чтобы ответить на твой вопрос. Он понимает, что это за дом? - Я тоже познакомилась с ним недавно и видела его всего три раза, но могу поспорить, что, проводив меня, он снова вернулся туда.
- Поэтому ты и звонишь?
- Отчасти. Мне хочется снова увидеть его. Может быть, я нужна ему. Но завтра я действительно должна ехать в Канн, к Эмилии.
- Ты будешь говорить об этом с Андре?
- Конечно нет, если только он не начнет первым, что, по-моему, не в его стиле. Напротив, он постарается ничего мне не показать. Друзей у него никогда не было - он их не ищет, о себе говорить не любит, и, похоже, ему никто не нужен.
- Даже ты?
- В какой-то момент, в самом начале нашего разговора, я думала, он повесит трубку. А ты знали?
- Что?
- О его матери?
- Пожалуйста, не задавай мне таких вопросов.
- Значит, знала.
- Люди говорят разное и чаще плохое, чем хорошее. Мне не в чем упрекнуть ее.
- Но ты не хотела бы с ней дружить?
- Не из-за этого.
- Сознайся, вы не очень-то понравились друг другу.
- Здесь, пожалуй, нет ни ее, ни моей вины. Она, скажем так, не совсем понятна мне и утомляет меня.
- Женщины, вы еще не перестали сплетничать?
- Значит, подслушиваешь? А что ты думаешь сам? Ведь ты знал ее раньше меня.
- Ничего не думаю. Если интересоваться характером и судьбой всех, кого я знал в молодости, мне не хватит времени на собственную жизнь.
- Но ведь ты не будешь отрицать, что из-за нее он бросил медицину и поступил в стоматологическое училище?
- Вполне возможно, но такое могло случиться и со мной. Он был менее терпелив, чем мы, - хотел жениться. Дантистом он мог быстрее заработать себе на жизнь, чем решив стать врачом. Даже без специализации ему пришлось бы, если мне не изменяет память, учиться пять лет.