Исповедник
Евгения Халь
Илья Халь
Казнить нельзя помиловать. Только я могу правильно поставить запятую в этой фразе, потому что я – истина в последней инстанции, судебный исповедник.
Серый безликий коридор «чистилища» – так называется тюремный корпус, где содержатся те, кто ожидает нашего приговора. Захожу в камеру – заключенный встает и шутливо кланяется. Гаденькая ухмылка расползается по наглой физиономии. Шут из колоды Таро: то ли сумасшедший глупец за минуту до падения, то ли Дьявол, играющий с пустотой. Первая и последняя карта, начало моей жизни в качестве исповедника и ее же конец.
– Доброе утро, исповедник, – подчеркнуто вежливо здоровается он.
Но я не могу ответить на приветствие дежурной фразой, потому что у исповедников нет расхожих фраз и банальных приветствий. Все слова для нас наполнены особым смыслом. Это утро – не доброе, поэтому отвечаю просто:
– Здравствуйте.
Протягиваю ему руки ладонями вверх. Под кожу моих ладоней вшиты датчики правды, связанные с нанодетекторами лжи, живущими в моей крови, а те, в свою очередь, круглосуточно подключены к главному терминалу. Если заключенный солжет даже по мелочи, датчики уловят ложь, передадут сигнал нанодетекторам, а те пошлют сообщение на главный терминал, и это будет использовано против заключенного в суде.
Он берет меня за руки и начинает исповедоваться. Детство, школа, семья – датчики молчат. Пока молчат.
– Ваше имя? – задаю обычный проверочный вопрос.
– Анжей Кислевски, – датчики молчат.
– Вы похищали кого–либо с целью продажи его органов?
– Нет.
Ставлю вопрос иначе:
– Имели ли вы отношение к похищению людей с целью продажи их органов?
– Да
– В каком качестве?
– В качестве курьера, я перевозил черный нал.
Датчики молчат. Хитрый ход, умный ход. Формально Анжей является членом преступного синдиката, и невозможно уличить его во лжи, но курьеров строго не наказывают. Как бы я ни сформулировал вопрос, он ответит правильно, потому что хорошо подготовился. Согласно новому Кодексу Евро–азиатского союза, принятому десять лет назад, в две тысячи сто двенадцатом году, ему не грозит смертная казнь. В наш век политкорректности и гуманности даже у работорговцев, торгующих человеческими органами, есть права. Смертную казнь дают только организаторам, простые исполнители получают тюремный срок и право на обжалование. На моей памяти никого еще никого не казнили.
Работорговцы взяли на вооружение систему, которой пользовались спецслужбы в двадцатом столетии – систему звеньев–троек. В каждой тройке только один человек знает исполнителя из следующего звена. Организаторов в лицо знают единицы, которые до опознания обычно не доживают.
Дальше все пойдет по тщательно разработанному и продуманному плану. Анжей отсидит несколько лет в тюрьме строгого режима с электронным «ошейником» на шее – это специальное устройство с радиусом двести метров. Заключенный может передвигаться только внутри тюрьмы, лишний шаг за дверь – и голова с плеч долой. Ошейник просто взрывается при попытке удалиться от камеры больше, чем на двести метров. Потом друзья с воли передадут ему «зомби» – последнее изобретение черного медицинского рынка. Препарат имитирует смерть. Глотаешь золотистую капсулу, и, в течение полутора суток выглядишь, как покойник – мертвее не бывает. И даже сверхчувствительная медицинская аппаратура без колебания регистрирует летальный исход.
По прошествии тридцати шести часов человек благополучно оживает подобно зомби из практики гаитянских колдунов.
Анжея отвезут в больничный крематорий, ошейник перед смертью снимут, вместо него сожгут кого–то другого, а его благополучно переправят к «черным хирургам», работающим без лицензии. Те извлекут электронный скан–опознаватель личности, который вшивается каждому гражданину Евро–азиатского Союза при рождении, заменят другим – чистым, и... здравствуй, новая жизнь.
Я не имею права рассказывать на суде, что он поведал мне, даже если это всего лишь имя его первой возлюбленной. Тайна судебной исповеди священна, кем бы ни был исповедуемый. Но я вынужден буду подтвердить, что он не организатор, а всего лишь пешка. И наплевать всем на мою память, потому что доказательств нет.
Анжей молча смотрит на меня. В серых – с оттенком грязной мыльной воды – глазах без ресниц тихой птицей свил гнездо смех. Он тоже меня узнал. «Не поймаешь, исповедник», – беззвучно говорят серые глаза. Мы оба помним...
...Девяностый этаж стоэтажного здания. Наша группа спецназовцев обложила квартиру, в которой работорговцы держат живой товар. Мы затаились этажом выше. На дисплее инфрасканера двигаются два красных сгустка – два работорговца, еще двадцать шесть неподвижно застыли на полу – это похищенные. Наверняка, связаны и накачаны наркотой.