Так как его доставили прямо к поезду, то барьер Гриша не пересекал, отчего не имел сюрприза прошлого. Теперь у него было восемь спокойных часов, чтобы подготовиться. Мальчик помнил, какое выражение лица было у Нежноглазы, когда он попросил хлеб. Бородинский, неизвестно откуда появившийся хлеб пах миром. «Довоенный», без отрубей, опилок и бог весть еще, он был символом для Гриши, жестко разделившего буханку на порции.
Гермиону мальчик увидел у окна в купе. Лишь взглянув на девочку, доктор Нефедов вспомнил «смертное время». Истощенная, смертельно испуганная девочка, внезапно исчезнувшая была как две капли воды похожа на упитанную мисс Грейнджер. Механически раздвинув губы, Гарри поздоровался с ошарашенно смотревшей на него девочкой.
— Ты… Что с тобой случилось? — требовательно спросила Гермиона.
— Я немного утратил возможность проявлять эмоции, — честно ответил ей Гарри. — Доктор сказал, что это пройдет.
— Ты похудел за лето, — отметила мисс Грейнджер, ведь совсем волшебных чудес гоблины сотворить не могли. — И утратил эмоции… Где-то я об этом читала!
— А ты как провела лето? — спокойно поинтересовался доктор Нефедов, пытаясь понять, как Гермиона могла оказаться в Блокаде.
— Ездили с родителями во Францию, там тако-о-ой книжный магазин! — увлеченно затараторила девочка, а Гришка все поглядывал на небо, откуда могли налететь на беззащитный поезд.
Принять мир было очень тяжело. Почти невозможно поверить в то, что с неба не посыплются бомбы, что не застрекочет, не побежит метроном… очень сложно было не вслушиваться, в надежде услышать, когда усталый, а когда и злой голос Берггольц, заставлявший жить и бороться. Казалось, это с ним останется навсегда. Девчонка рядом с ним рассказывала о книгах, каких-то полях, а перед глазами вставали обледеневшие улицы, неразорвавшиеся снаряды в снегу, и вот эти карие глаза, полные ужаса. Хотелось грустно улыбнуться, но у Гарри улыбаться просто не получалось, как и плакать.
Получалось кричать ночью, спасать тех, кто не в состоянии поесть сам, тех, кто просто устал… увидев движение в окне, мальчик едва удержался от того, чтобы не прыгнуть под стол в тщетной надежде защититься. Но в вышине проплыл автомобиль, заставив Гермиону прерваться, удивленно расширив глаза.
— Что это? — пораженно спросила девочка.
— Это Рон Уизли, — вздохнул Гришка. — В школу летит.
— Но… но… но… — удивленно проговорила Гермиона. — Он же… Статут же!
— У чистокровных свои причуды, — равнодушно ответил ей мальчик, отлично понимая, что делает.
С рыжим предателем ему точно было не по пути, а если он хотел не допустить того, что было в прошлом, то следовало начинать готовить почву сейчас. Нюансы магического законодательства гоблины мальчику тоже объяснили, поэтому жалоба на Локонса уже попала в Министерство. В жалобе ничего не говорилось о книгах, только лишь о странном поведении героя. Такие жалобы проверялись, но так как мужчина утверждал, что был участником всех описанных им же «приключений», то, по мнению аврората, истину было установить легко — сличив с книгами слепок памяти.
Но решивший называться Гарри Гришка об этом не думал — он расспрашивал Гермиону, почувствовавшую интерес мальчика, поэтому вскоре перестала обращать внимание на отсутствие любых интонаций в голосе и эмоций на лице своего друга. Где-то на середине пути, Гарри достал дневную норму. Девочка с интересом смотрела на черный прямоугольник, разделенный на порции, сразу же заметив, что мальчик взял себе только маленький кусочек.
— Кушай, — предложил Гермионе драгоценный хлеб Гарри. Сам же он взял свой кусочек и принялся откусывать от него маленькие кусочки.
— Спасибо, — поблагодарила девочка, но хлеб не взяла.
Она завороженно смотрела на то, как кушает очень худой мальчик. Закрывший глаза Гарри Поттер отщипывал маленькие кусочки, растягивая свой кусочек, зажатый в дрожащей руке. Решившая попробовать Гермиона взяла такой же кусочек, как у Гарри и откусила кисловатый, необычный на вкус… хлеб. Девочка поняла, что этот хлеб — драгоценность для мальчика, учитывая, как тот ел. Осознав, что тот отдал ей большую часть этой самой драгоценности, Гермиона задумалась.
— Кушай, — произнес Гарри, увидев, что девочка ест неохотно, привычно добавив: — Чтобы жить, надо кушать.
Гермиона никогда не знала, что такое голод, но от этих слов своего друга ей стало вдруг холодно. Она доела кусочек, придвинув оставшееся поближе к Гарри. Девочка сама еще не знала, как воспримет ее жест удивленно вскинувший брови мальчик. А Гарри поразился самопожертвованию подруги. В его душе, в его сердце, даже в голове все еще жила блокада. И мыслил Гарри категориями блокады, поэтому жест Гермионы для него обрел совсем другой смысл, чем тот, что вкладывала в него девочка.