Я больше не содрогаюсь при каждом шорохе, хожу в Архив как домой. Правда, сейчас я уже не говорю, что хожу к отцу. Я уже понимаю, что никакой тайны, которую мне предстоит разгадать, просто не существует. Но что же им все-таки двигало? Не подлость, не убеждения, так, может, бессилие? Цинизм? Резиньяция? Хотя порой свойственная мне резиньяция, которую он, бывало, (совершенно ошибочно) принимал за цинизм, его раздражала невероятно.
Быть может, его шантажировали, ему угрожали, и он испугался, дал слабину, и ему уже не хватило сил от них отвязаться? И он опускался все ниже и ниже, не сопротивлялся, ему стало все равно? Но в чем же тогда состояла та — чуть было не сказал сверхъестественная — сила, которая позволяла ему сохранять лицо? Воспитывать нас и даже служить нам примером. Как мог человек бесхребетный дать нам человеческую осанку?
Вчера у меня были дела на улице Виктора Гюго, но, выходя из метро, я ошибся и очутился на улице Чанади. Его именем назвали улицу, правильно. Антрекот а-ля Чанади. [В другой книге на этом месте я с удовольствием рассказал бы о том, что стать членом академии, конечно, тоже неплохо, но вершины своей карьеры я достиг, попав на страницы меню одного из лучших ресторанов Франкфурта, куда уж выше… ну вот, собственно, и рассказал.]
По-видимому, сегодня я закончу работу. Наивный и смехотворный пафос…
Август 1977 года. Формально на прежние донесения не похоже, не обозначено, кто принял; есть пометка: «перепечатка не требуется», и действительно, машинописной копии нет. В соответствии с заданием перечислю по памяти некоторых лиц, которые косвенно или прямо могут содействовать мне в установлении ценных контактов. Перечисляет по городам: Будапешт (в основном австрийские дипломаты), Вена (тут он вписывает: «мой сын», не материться! писать!), Мюнхен. Довольно поверхностный перечень.
6 октября 1977 года, длинное шестистраничное донесение о поездке на Неделю Киля, в которой он принимал участие как сотрудник «Budapester Rundschau». Такое же «ни к чему не пришьешь» донесение, как и предыдущее. Вместе со мной в поездке были Каталин Бошшани из «Мадяр Хирлап» и Шандор Ханкоци из «Эшти Харлап». Подробно, скучно, такой-то прием, посещение такой-то фабрики. Коротко удалось поговорить даже с премьер-министром земли Шлезвиг-Гольштейн Штолтенбергом, у которого он спросил, в чем тот видит препятствия для развития связей между СЭВом и Общим Рынком и проч. В ответ он спросил меня: «А вы уверены, что этого хотят чехи, венгры, румыны?» При этом явно намекал на то, что подобные связи пошли бы на пользу только СССР.
12 декабря 1977 года. Случайно (слева вверху) замечаю, что донесение подготовлено не для отдела III/III, а адресовано Сектору 5/В II Отдела III Управления МВД [каковое оперативное подразделение, если я ничего не путаю, занималось противодействием шпионажу со стороны враждебных спецслужб; мы не знали о нем ничего, не знали, что он изменяет матери, но об этом хотя бы могли догадываться, однако представить, что он задерживался допоздна, потому что противодействовал шпионажу, просто немыслимо; он хлопал рюмку за рюмкой, ловил кайф и при этом ловил еще и шпионов — чушь собачья!]
Я заставил «Чанади» дать подробный отчет [Неожиданно с., с.! День явно не задался. Я подумал, что, когда потребуется, меня защитит мой друг. И растрогался. Как ребенок. Хотя что значит «защитит»? От смакования и злорадства? От этого не защитит даже он.] о том, что ему известно о венском объединении иностранных журналистов, есть ли среди его знакомых зарубежные журналисты, которых можно подозревать в разведывательной деятельности. Результат оказался полностью отрицательным. Основная причина в том, что негласный сотрудник работал до этого переводчиком, круг его личных (профессиональных, зарубежных) знакомых был весьма ограниченным, но теперь, в соответствии с новым назначением (выпускающий редактор), ему предстоит войти в новую роль. Ни в какие новые роли он никогда не входил, «достаточно долго был сыном своего отца, а потом в основном был отцом своих сыновей».
Заключение: Завершение работы над планом операции «Парнас» нам пришлось отложить до вышеозначенной встречи. (…) Как выяснилось, в этом направлении определенные возможности у Чанади есть, но сформулировать конкретные задачи и план комбинации пока затруднительно.
«Парнас» — это явно какое-то стукачество на деятелей искусства или литературы. Какое счастье, что мы редко разговаривали с ним по душам, и от меня он не мог ничего узнать. Да и не спрашивал никогда. В это время мне оставалось еще две недели до завершения «Производственного романа». Я пребывал в творческой эйфории. «Раскованный и веселый свободный роман», полгода спустя (прочитав рукопись) написал мне мой друг Петер Надаш. То есть, пребывая в этом свободном, веселом, раскованном состоянии, я даже не подозревал, что на самом деле танцую на проволоке над страшной бездной, откуда, к тому же, в каких-нибудь миллиметрах от моего лица, разевают пасти жуткие крокодилы. Или другой стилистический ляп.