– Знаю, знаю! – сердился на мое многословие он, недавний солдат. – Так что передать Анне Сергеевне?
Очень он спешил.
Я же гнул свое – мол, колеблюсь. Важно, конечно, побеседовать с ней, с Аней, очень важно – но…
У меня на это чутье: когда и какой из набегающих (из мне обещающих) вариантов выбрать – приметить уже сейчас!
И беседа состоялась. Я был зван по-светски – к пяти. Намекалось, что у них на даче в это промежуточное и провисающее время – чай. Вернее сказать, кофе. Мы пили кофе. Аня сразу и очень мило провела меня не к запахам кухни, а в гостиную… В этакую всю в спокойных обоях, салатовую гостиную. Мир во человецех.
За кофе я вполоборота мог видеть чуть приоткрытую дверь «лунной» спальни. (Днем это совсем другое, скучное место. Не узнать!) Мы беседовали. Аня заботливо, но и с улыбкой, с лукавинкой в голосе заливала мне про незадавшуюся любовь и что нас с ней развело само Время. (Старым психам наверняка же интересно про Время.) В принципе, я ей нравлюсь, очень нравлюсь, но уж так случилось… разный возраст! Вот и разошлись…
– Как корабли, – кивнул я.
Я поддакивал. Тоже улыбался. Мне главное, что такая красавица – и вот ведь рядом, беседует со мной. Как-кая! И голос, голос ее! И кофе был со сливками.
Разок меж нашей (с Аней) гостиной и спальней (тоже ведь отчасти нашей) на нейтральном пространстве возник муж. Шел на кухню. (Игорюнчик, так она его окликнула ночью.)
– Игорь. Мы беседуем. Мы в порядке… – Она отсылала его подальше. – Покопайся, пожалуйста, в моем компьютере.
Он кивнул. Видно, и хотел только глянуть, в порядке ли? – тиха ли беседа и не притиснул ли старикашка его доверчивую Аню прямо здесь, в гостиной, к обоям – к салатовой стенке?
Солидный муж. Ответственный. Ушел, а Аня в его теплый след тотчас мне сообщила, сбавив голос, что эту будущую для меня больничку (полупсихушку, приличную и интеллигентную вполне, вполне!) Игорь уже добыл. Расстарался, просидев полдня у телефона. Добыл. Достал. (Но где же термины новейших хватких лет?.. Я был удивлен.) Устроил. Добыл. Организовал. Нашел ход. И ни разу – купил.
Старомоден этот Игорюнчик?..
Кофе бодрит, но думаю, что мне (перед скорым путешествием в полупсихушку) дали желудевого, дедушку не возбуждать. Я и не возбудился. Чего уж тут. Я вдруг загрустил. Нет, не из-за желудевого, а из-за той луны в той спальне… Подумать только! Какой случай! Она могла проснуться уже моей?.. Эта увядшая, но еще сладкая мысль бросила меня посреди задушевной и гладкой нашей беседы в такую печаль, в такое горькое горе, что Аня забеспокоилась. И срочно опять шутить… Смеялась… Чудесно смеялась! И, живо стреляя глазками, нарочито серьезничала (ах, ах!.. в счет несостоявшейся нашей любви), а нет ли у меня схожего сынка лет тридцати – для нее? Или хоть скоровыросшего балбеса внука? Чтоб похож на меня лицом и чтоб был свободен вечером в ближайшую субботу. В театр сходить не с кем!
Но ведь так и задумывалось, чтобы согласиться на психушку только в конце концов и только по ее просьбе. Зато взамен и с ходу я обговорил, что она меня там навестит. Отчасти деликатное (и гротескное) продолжение нашего с Аней знакомства – отчасти мое условие. Это я талантливо придумал. Пришло же в голову угадать ту самую из житейских троп!
– И, конечно, без Игорюнчика, – сварливо заметил я, уже совершенно соглашаясь на обследование (и на то, что Аня там меня посетит).
А куда было деться?
Оба (Аня да плюс Игорюнчик) могли хоть сегодня, хоть завтра настрочить заявленьице и дать ему ход. Всю интеллигентскую перхоть сдуло бы как ветром. Олежка, племяш, мне так и сказал – соглашайтесь, дядя, пока просят. Пока без ментов. Пока без криков. Пока и больничку они вам обещают ласково и хорошую. Знаете ли, дядя, какая дорогущая больничка, ого-го!..
Обследование всего-то три недели, чем плохо, этакая, в сущности, профилактика здоровья дедушки.
Аня (по наводке Игорюнчика, конечно) тем еще мне польстила, что в деликатной полупсихушке, куда меня пристраивали, сам Башалаев ведет за большие деньги некоторых больных… ведет? или просто консультирует? – не уточнялось. Так что я (заодно с обследованием) могу и что-нибудь особо спросить у известного врача. У знаменитости.
Луна луной, но ведь той ночью у Ани (если честно) мне было опасливо – я сидел почти у изголовья. Слышал ее дыхание. Я балдел, это верно. Но я волновался… и все, все, все понимал – что я в чужом доме, что возле чужой постели, возле чужой жены… Я не бесстрашный. Я и это понимал. (Быть бесстрашным шизом нехитро.) Но именно опаска, волнение и понимание ответа за приход к ней ночью (разве нет?) делали мое чувство к Ане человечным… Спросить, что ли, и впрямь у Башалаева при случае: почему? Если я просто-напросто спятивший дедок, чего бы мне волноваться? И еще – почему луна?