Под головой у нее была только одна подушка, и укрыта Серафина была лишь тоненьким одеялом.
Хрупкая и маленькая, она показалась Кельвину каким-то сказочным существом. На секунду он даже подумал, что все происходящее сон и Серафина ему только снится.
Он присел на край кровати. В глазах ее с мокрыми от слез ресницами не было страха, лишь тревога и беспокойство.
— Я думал, что никогда вас не догоню, — заметил Кельвин.
— Я же писала вам… чтобы вы не ехали… за мной.
— Мне необходимо было это сделать.
— П… почему?
— Есть одна причина. Кстати, то, что вы написали в письме, неправда.
— Неправда? — переспросила Серафина.
— Вы написали, что теперь у меня в жизни есть все, что я хочу.
— Но ведь это и в самом деле так! Дядя ваш… умер, и вы… богаты!
Последнее слово она выговорила с трудом.
— И тем не менее мне нужно еще кое-что, — сказал Кельвин. — Гораздо более важное, чем то, о чем вы только что сказали.
— Что же… это?
— Вы!
Она вздрогнула, однако не проронила ни слова.
— Я хочу вам кое-что сказать, Серафина, и должен был сделать это раньше.
— Что… именно?
— Когда я зашел к вам в комнату вечером после нашей свадьбы, я ожидал увидеть эдакую мощную девицу, похожую на своего отца.
Он улыбнулся.
— А кого я обнаружил? Маленькую испуганную девочку.
В голосе его прозвучали такие нотки, которые заставили Серафину опустить глаза.
— Я старался быть с вами добрым, внимательным, — продолжал Кельвин. — Убеждал самого себя, что вы нуждаетесь в помощи и защите. И мало-помалу влюбился в вас.
— Это… неправда! — едва выдохнула Серафина.
— Нет правда! — воскликнул Кельвин. — И в первый раз убедился я в этом, когда во время шторма вы прижались ко мне. А потом, когда мы с вами разговаривали на палубе корабля, я понял, что должен не только защищать вас, но и заниматься самообразованием, чтобы не отстать от вас.
Серафина легонько взмахнула рукой, словно хотела возразить, однако промолчала.
— С каждым днем я влюблялся в вас сильнее и сильнее, — продолжал Кельвин. — Это не вы постоянно чего-то боялись, Серафина, а я! Я ужасно боялся, что вы отдалитесь от меня, если я вдруг каким-то образом разрушу доверие, которое, как мне казалось, вы начинали мне оказывать.
Она взглянула на него, и Кельвину показалось, что глаза ее полны та кого яркого огня, словно в них отражаются тысячи свечей.
— И когда я увидел, как вы сидите в своем нарядном розовом платье на палубе, нежно прижимая к себе девочку-индианку, которая сломала руку по вине нашего солдата, — продолжал он, — я понял, что вы являете собой все, о чем мужчина может только мечтать.
По телу Серафины пробежала дрожь, однако не страх был тому причиной.
— Когда вы спасли маленького принца, — добавил Кельвин, — и я увидел, как вы идете ко мне сквозь стену огня, я понял, что если потеряю вас, то потеряю все, что имеет для меня в этой жизни какое-то значение.
Серафина слушала его, и ей казалось, что она слышит странную и чарующую музыку.
— Я должен был раньше сказать вам все это, — проговорил Кельвин, — но я боялся не только вашей Реакции, но и барьера, стоявшего между нами.
— Мои… деньги! — пробормотала Серафина.
— Да, ваши деньги! — воскликнул Кельвин. — Я ненавидел и презирал их. А поскольку вы настолько чувствительны и ранимы, любовь моя, я опасайся, как бы вы не сочни мои снова о любви притворством либо попыткой как-то отблагодарить вас за ваше богатство.
И, вздохнув, продолжал:
— Сколько раз я спрашивал себя, как я могу заниматься с вами любовью, если вы наверняка подумаете, что таким образом я плачу за те блага, которые принесла мне женитьба на вас!
Он помолчал, потом добавил:
— Вот почему вчера, когда доставили эти злополучные телеграммы, первое, что я почувствовал, — это облегчение, что ужасный барьер, стоявший между нами, наконец-то разрушен.
Серафина продолжала смотреть на него широко раскрытыми глазами, и Кельвин тихонько проговорил:
— Я люблю тебя, моя бесценная! Даже представить себе не мог, что можно так горячо любить, и теперь ничто не помешает мне говорить тебе об этом снова и снова!
Серафина по-прежнему молчала, и, секунду выждав, Кельвин сказал:
— Я буду с тобой очень нежен, Серафина. Даже не прикоснусь к тебе, пока ты меня об этом не попросишь. Но только останься со мной, хорошо? Я очень тебя хочу!
Серафина хотела было ответить, но не могла произнести ни слова — голова кружилась от счастья, казалось, что весь мир залит золотым светом.