— Я хочу, чтобы ты поняла меня, Джейн. Я боюсь любви, эмоциональной привязанности. — Он повернулся к ней, его лицо побледнело, на скулах проступили темные пятна. — Когда Иветт погибла… стало еще ужаснее, чем когда она была жива! Я испытывал ужасное чувство вины оттого, что ощутил облегчение, узнав о ее смерти! Ведь она была молода, она могла измениться… Может быть, если бы я вел себя с ней иначе, наша жизнь была бы вполне сносной. Как бы то ни было, я долго еще по ночам просыпался в холодном поту и уже начал опасаться за свой рассудок.
— Но ведь она была больна! — Джейн не заметила, что изо всех сил вцепилась в его руку. — Она была больна, Фернан, ты же сам говорил!
— Но я был ее мужем и нес за нее ответственность, — возразил он. — И при этом месяцы и годы после нашей женитьбы виделись мне длинной, мрачной дорогой, ведущей из ада в ад. Это заставляло меня вспоминать об одиночестве и отверженности, которые я пережил в детстве, как о рае в сравнении с тем, что меня ожидало. Но я был ее мужем! Я поклялся заботиться о ней в болезни и здравии перед Богом и людьми!
— Но… но ведь все это в прошлом, Фернан! — Она еле сдерживалась, чтобы не закричать, так ей хотелось помочь ему. — Ты ни в чем не виноват, виновата была болезнь. И ты никогда больше не окажешься в подобном положении. Такое не повторяется дважды. Когда ты встретишь кого-нибудь, кого сможешь полюбить…
— Я уже встретил того, кого могу полюбить, Джейн. — Это было сказано тихо и нежно, но так печально, что она похолодела. — Ты завладела моим сердцем с того момента, когда я увидел тебя в аэропорту — с лицом, поднятым к солнцу, и сверкающими волосами — среди всего этого шума и суеты. О, я боролся с чувством, боролся постоянно! «Любовь — это иллюзия». Помнишь? Но все это время я чувствовал, что люблю тебя, хотя боялся признаться даже самому себе. А потом ты сказала, что любишь меня, — так откровенно, так отчаянно…
Я хотел убедить себя, что переживаемое нами не больше, чем физическое влечение, что то же самое я испытывал по отношению к другим женщинам. А если желание однажды удовлетворить, оно тут же перестает занимать мысли. Но с тобой все было иначе… Я люблю тебя, Джейн.
— Но тогда… Фернан, тогда мы могли бы…
Он резко встал.
— Нет, Джейн, не могли бы. Я трус, разве ты не видишь этого?! Ты смотришь на меня и видишь большого, сильного человека, да? Некоего храбреца, который готов сражаться с драконами… Но последние две недели доказали, что я — трус! Я люблю тебя, но не могу больше взять на себя ответственность за другую человеческую жизнь.
— Но это и не нужно! — быстро проговорила она, тоже вставая и хватая его за руку: Джейн боялась, что он повернется и уйдет раньше, чем она успеет заставить его понять. — Достаточно того, что мы любим друг друга. Все будет хорошо…
— Нет. — Он покачал головой. — Я не вправе просить тебя разделить ад, Джейн, — тот ад, в котором я живу. Я не лгал тебе, когда говорил, что любви не существует. Надо только уточнить: ее не существует для меня. Я никогда не испытывал этого, пойми, ни к родителям, ни к жене…
— Но Пьер и Нора — они же любят тебя. И Поль…
— Это совсем другое. Они не знают меня по-настоящему. Они видят то, что я им демонстрирую, а на самом деле я совсем другой.
— Нет-нет, ты не прав! — горячо возразила она. — У всех нас есть свои тайные страхи, то, от чего мы просыпаемся по ночам, что преследует нас днем. Вот почему так важно иметь рядом человека, который будет любить нас вопреки нам самим. Твое детство, ужасная жизнь с Иветт — все это не могло не повлиять на тебя…
— Я много думал об этом, Джейн, — сказал он с пугающим спокойствием. — И пришел к твердому решению. Рядом с тобой должен быть сильный человек. Разве ты не заслуживаешь лучшей участи?
— Но ведь ты сильный. Неужели ты не понимаешь этого? — беспомощно сказала она, чувствуя, что не может достучаться до него. — Пережить такое мог только очень сильный человек. А ты пережил и не сломался. Ох… Да прекрати же ты бесконечно копаться в своем прошлом! Я люблю тебя, люблю! Неужели это для тебя ничего не значит? — Слезы бежали по ее лицу, она не помнила себя от горя. — Как ты можешь быть таким чурбаном бесчувственным!
Фернан некоторое время колебался, но потом прижал ее к себе так сильно, что у нее чуть не хрустнули кости. Это объятие не было ни нежным, ни страстным. В нем ощущалось только отчаяние. После нескольких мучительно долгих секунд он отпустил ее и заглянул в лицо. Глаза Фернана подозрительно блестели.