Я спрыгнул с Обидчивого и, не выпуская поводьев наших лошадей, поспешил на помощь моей спутнице.
— О боже, — слабым голосом, доставая платок, сказала она. — Должно быть, съела чего-нибудь...
— Не мою готовку?
— Нет, — комкая платок, выдавила улыбку Мэкки. Они с Перкином вчера вечером ушли до того, как я подал приготовленных в гриле цыплят.
— Я чувствую недомогание уже несколько дней.
— Сотрясение мозга.
— Нет, это началось еще до катастрофы. Видимо, это результат напряжения после судебного процесса. — Она сделала несколько глубоких вдохов и вытерла нос. — Сейчас я чувствую себя вполне нормально. Не знаю, в чем тут дело.
Она с недоумением смотрела на меня, я же отчетливо увидел, какая мысль промелькнула у нее в голове и изменила выражение лица, на котором отразилась смесь удивления и надежды... и радости.
— Ах! — возбужденно воскликнула она. — Вы думаете... я имею в виду, что меня подташнивает по утрам уже всю эту неделю... а после двух лет бесплодных попыток я уже перестала на что-либо надеяться, но все равно я не знала, что это приводит к таким болезненным ощущениям в самом начале... я имею в виду, я даже не подозревала... все эти женские недомогания проходят у меня очень нерегулярно.
Она замолчала и рассмеялась.
— Не говорите Тремьену. Не говорите Перкину. Я немного подожду, чтобы убедиться наверняка. Но я уверена. Этим объясняются многие странные ощущения, которые я испытывала на прошлой неделе, например зуд в сосках. Мои гормоны, должно быть, бунтуют. Не могу этому поверить. Мне кажется, я взорвусь.
Я подумал, что никогда раньше не видел такой неподдельной радости, и был чрезвычайно рад за Мэкки.
— Вот это открытие! — продолжала она. — Будто глас ангельский... если это не богохульство.
— Повремените с окончательным выводом, — осторожно сказал я.
— Не будьте глупеньким. Я знаю. Неожиданно она опустилась на землю:
— Тремьен, должно быть, сходит с ума, что нас нет.
— Я поскачу к нему и скажу, что вы нездоровы и должны возвращаться домой.
— Нет, ни в коем случае. Я в порядке. Никогда в жизни не чувствовала себя лучше. Все великолепно. Подсадите меня.
Я сказал, что ей необходим отдых, но она категорически отказалась. В конце концов мне пришлось уступить ее — настойчивости — я аккуратно приподнял свою спутницу и усадил в седло, сам же вскарабкался на широкую спину Обидчивого. Как ни в чем не бывало она натянула поводья и, оглянувшись, чтобы убедиться, следую ли я за ней, средним кантером поскакала по дорожке. Я присоединился к ней, надеясь, что весь путь мы будем выдерживать этот темп, но, как только я догнал ее, она немедленно увеличила скорость; осадить коня у меня не хватило бы опыта — мог бы запросто вылететь из седла, поэтому, прижав руки к холке Обидчивого, как учила Мэкки, я понесся вслед, положившись на удачу.
Под конец Мэкки пустила свою лошадь быстрым галопом, и именно на такой скорости мы проскакали мимо Тремьена. Я был абсолютно уверен, что Тремьен не покинул своей наблюдательной площадки и смотрит на нас, хотя даже боковым зрением я его не видел, поскольку полностью сосредоточился на том, чтобы не потерять равновесия, не выпустить поводьев и не прозевать какого-нибудь препятствия прямо перед собой.
Обидчивый, слава Всевышнему, замедлил бег сразу же, как это сделала лошадь Мэкки, и остановился в весьма естественной манере без всякого намека сбросить седока, будь то в пятницу или в какой другой день. Бездыханный и в то же время возбужденный, я подумал, что еще одна или две такие пробежки, и я запросто сыграю в ящик прямо с широкой спины Обидчивого.
— Где вас черти носили? — обратился ко мне Тремьен сразу же, как только подошел к участникам пробежки. — Я уж подумал, что у вас душа ушла в пятки и вы решили не рисковать.
— Мы просто разговаривали, — вмешалась Мэкки.
Тремьен взглянул на ее сияющее в данный момент лицо и, вероятнее всего, сделал неправильный вывод, но комментировать это никак не стал. Он велел всем вернуться назад, спешиться и остальной путь идти пешком, держа лошадей в поводу, — словом, все как обычно.
Мэкки, заняв свое место во главе смены, попросила меня быть замыкающим и проследить за тем, чтобы никто не отстал. Я так и сделал. Трактор Тремьена тарахтел где-то далеко позади.
Громко топая, он вошел на кухню как раз в тот — момент, когда я доставал из буфета апельсиновый сок, и без какой-либо преамбулы требовательно спросил:
— О чем вы разговаривали с Мэкки?
— Она сама вам расскажет, — улыбнулся я.
— К Мэкки «вход воспрещен», — воинственно вскинулся Тремьен.
Я отложил банку с апельсиновым соком и выпрямился, не совсем, впрочем, зная, что ответить.
— Если вас интересует, нравится ли мне Мэкки, — начал я, — то я отвечу: да, она восхитительная женщина, но «вход воспрещен», согласен. Мы не флиртовали, просто болтали, или назовите это как вам больше нравится. Здесь вы ошибаетесь.
Минуту он молчал с недовольным видом, затем изрек:
— Тогда все в порядке.
Я подумал, что в отношении Мэкки он не меньший собственник, чем Перкин.
Некоторое время спустя, когда он расправлялся с тостом, который я для него приготовил, мне показалось, что наш разговор забыт.
— Вы можете совершать проездки каждое утро. Если вам нравится.
Он не мог не заметить удовольствия на моем лице.
— Мне это очень нравится.
— Тогда решено.
День прошел в обычной, я бы даже сказал рутинной, манере: вырезки, бутерброды с мясом, диктофон, вечерняя выпивка, приход из школы Гарета, стряпанье ужина. Замечу: недоверие ко мне со стороны Ди-Ди исчезло, со стороны Перкина — нет. Тремьен, казалось, принял мои утренние уверения, а Мэкки, улыбаясь в свой стакан с чистым тоником, старательно отводила от меня глаза, боясь выдать ту тайну, которая легла между нами.
В субботу утром я вновь проезжал Обидчивого, однако Мэкки так и не появилась, известив по телефону Тремьена, что нездорова. Она вместе с Перкином появилась на кухне только к завтраку, причем рука Перкина в высшей степени вальяжно покоилась на ее плече.
— Мы хотим тебе что-то сказать, — обратился он к Тремьену.
— А, да? — Тремьен копался в каких-то бумагах.
— Да. Слушай внимательно. У нас будет ребенок.
— Мы так думаем, — добавила Мэкки. Тремьен сразу же стал весь внимание и как-то заметно просветлел от удовольствия. Будучи человеком сдержанным, он не бросился их обнимать, а как-то по-кошачьи заурчал и стукнул кулаком по столу. Его сын и невестка, довольные собой, уселись пить кофе и начали вычислять месяц, когда должен родиться ребенок, — получался сентябрь, но они не были абсолютно уверены.
Мэкки одарила меня застенчивой улыбкой, которую Перкин простил. Сейчас они выглядели более влюбленными, более расслабленными, как будто прежнее напряжение, вызванное долгими неудачами в зачатии ребенка, наконец спало.
После завтрака я все утро трудился над вырезками, жалея о том, что некому поддержать мои силы несколькими чашечками кофе, — Ди-Ди по субботам не работала. Гарет ушел на субботние утренние занятия, приколов рядом с уже известным сообщением новое: «Футбольный матч, дневной».
Затем я записывал Тремьена, который, ругаясь, что даже по телевидению перестали показывать скачки, продолжил излагать сагу о своих юношеских годах и остановился на том моменте, когда вместе с отцом отправился в бордель.
— Мой папаша не признавал никого, кроме самой мадам, а та поначалу отбрехивалась, говорила, что уже давно сама не практикует, но под конец все-таки сдалась, приняла его, психованного старого обольстителя.
Вечером я накормил нас троих бараньими отбивными, картошкой в мундире и грушами.
В воскресенье утром зашли Фиона с Гарри проведать своих лошадей, а затем обмыть это дело с Тремьеном в семейной комнате. Вместе с ними заявился Нолан. Льюиса не было. За Гарри по пятам тихонько следовала его тетка, еще одна миссис Гудхэвен. Мэкки, Перкин и Гарет не выказали и тени удивления — видимо, эти визиты являли собой давно заведенный ритуал.
Мэкки не удержалась и поделилась со всеми приятной новостью, Фиона и Гарри начали ее обнимать, в то время как Перкин напустил на себя многозначительность; что до Нолана, то он просто ее поздравил. Тремьен открыл шампанское.