— И я тоже, — добавил Гарри.
На протяжении всего дальнейшего пути в Сандаун они вновь и вновь возвращались к этой теме, и мне стало абсолютно ясно, что, с того момента как Дун предъявил для опознания вещи Гарри, ни о чем другом они не могли говорить.
— Вероятно, кто-то подбросил эти вещи, чтобы подозрение пало на твоего мужа, — безрадостно предположила Мэкки.
Фиона согласилась с ней, но заметила, что Дун так не думает.
— Дун уверен, что это непредумышленное убийство. Я спросил, почему он так думает. Дун ответил, что большинство совершаемых убийств непредумышленные. Бесполезные. Он также добавил, что те, кто совершает непредумышленные убийства, находясь в сильном волнении, оставляют на месте преступления свои вещи и сами не знают об этом. Я заметил, что не могу даже припомнить случая, когда бы я разговаривал с ней один на один — только в присутствии жены. Он же просто уставился на меня, явно не веря ни одному моему слову. Скажу вам откровенно, друзья, он лишает меня присутствия духа.
— Ужасно, — воскликнула Мэкки. — Безнравственно. Гарри, хоть и старался сохранить твердость в голосе, был явно не в своей тарелке и вел машину очень неаккуратно — то притормаживал, то рывком набирал скорость. Фиона сообщила, что они, будучи в плохом настроении — им сейчас не до развлечений, думали отказаться От поездки в Сандаун, но потом согласились, что из-за подозрений Дуна абсурдно рушить все свои планы.
Подозрения же инспектора, тем не менее, действовали на них явно удручающе и выводили из равновесия. Больно было смотреть на группу подавленных людей, с парадной площадки наблюдающих за церемониальным выездом Гвоздички, знаменитой охотничьей лошади Фионы, перед началом скачек на приз Уилфреда Джонсона.
На сей раз, надеялись они, дело должно обойтись без шоколада.
Фиона рассказала Нолану об обвинениях Дуна. Нолан не преминул тут же заметить Гарри, что теперь он на своей шее испытает все прелести подозрения в убийстве и, может быть, задний числом переоценит отношение к нему, Нолану: будет более снисходительным. Гарри это не понравилось. Пытаясь выжать из своего голоса хоть какие-то дружеские нотки, он возразил, что его, Гарри, не застукали с мертвой девушкой, лежащей на ковре у его ног.
— Поживем — увидим, — прогрохотал Нолан.
— Нолан! — не удивилась их разговору Фиона. — И все вы, прекратите говорить об этом. Нолан! переключи свои мозги на предстоящий заезд. Гарри, ни слова больше об этой чертовой девке! Все уладится. Нам нужно только проявить терпение. "
Гарри нежно, но как-то уныло посмотрел на жену и через ее плечо увидел меня. В его глазах я заметил какое-то доселе незнакомое мне выражение. Я на секунду задумался и определил его: страх, может быть, даже легкий намек на страх, но в присутствии его сомнений не было. До сего момента имя Гарри и понятие страх никак не увязывались вместе в моем сознании, особенно после его мужественного поведения в замерзшей канаве после той автомобильной катастрофы.
Мэкки, заменяющая Тремьена, выполнила все необходимые формальности, убедилась, что Нолан уже в седле, и повела нашу четверку к зрительским трибунам смотреть заезды. Рядом с ней шла Фиона. Гарри плелся в хвосте, затем неожиданно поравнялся со мной.
— Мне надо вам кое-что сказать, — пролепетал он, — но не в присутствии Фионы.
— Выкладывайте.
Он быстро оглянулся по сторонам, проверяя, что нас никто не слышит.
— Дун сказал... о боже... он сказал, что, когда она умерла, на ней не было никакой одежды.
— Час от часу не легче, Гарри. — Я заметил, что стою с открытым ртом, и, смутившись, закрыл его.
— Не знаю, что мне делать.
— Абсолютно ничего.
— Дун спрашивал, что я делал там без брючного ремня.
Голос его дрожал.
— Невиновных не признают виновными, — возразил я.
— О, да, но вы же знаете...
— Но не на оснований таких неубедительных улик.
— Я не был в состоянии рассказать Фионе. Я имею в виду, нам всегда было хорошо вместе, но она может в конечном итоге начать сомневаться... Честно скажу: я этого не вынесу.
Мы подошли к трибунам и поднялись. Гарри молчал, погруженный в мучительные раздумья, и никак не реагировал на хриплые крики букмекеров и возбужденный ропот собравшихся зрителей. Наездники кантером проскакали к стартовым дверкам. Нолан в седле каштанового мускулистого скакуна, на котором. Фиона всю осень выезжала на охоту, выглядел, как обычно, очень профессионально. Гвоздичка, объяснила мне Мэкки, необычное животное — для Фионы эта лошадь больше подруга, чем собственность. Гвоздичка прогарцевала к старту — в этом году она впервые участвовала в забегах охотничьих лошадей весеннего сезона и, как надеялся Тремьен, должна была до июля победить три иди четыре раза.
Неожиданно к нам приблизилась коротенькая нескладная фигура! Льюис. Он сообщил, что едва успел приехать к началу скачек, и поинтересовался, были ли какие-нибудь сообщения из жокей — клуба относительно участия в них Нолана.
— Ни слова, — ответила Фиона. — Скрести пальцы, сглазишь.
— Если бы они собирались тормознуть его, — рассудительно начал он, тяжело дыша, — то наверняка сообщили бы об этом, по крайней мере, сегодня; видимо, эти гребаные задницы отвязались от него.
— Братская любовь, — съязвила Фиона.
— Он мне должен, — мрачно рявкнул он, и по этому" его рыку нетрудно было понять, какой долг он имел в виду.
Даже если раньше некоторые не хотели верить показаниям Гарри в суде над Ноланом, то теперь, подумал я, всем все стало ясно.
— И ты собираешься получить этот должок? — с явным сарказмом спросил Гарри.
— Благодаря тебе, нет, — резко ответил Льюис.
— Лжесвидетельство — это не мой профиль. Льюис улыбнулся как-то по-змеиному, казалось, изо рта вот-вот выползет жало.
— Я, — сказал он, — среди всех, пи-Пи на вас, оказался самым талантливым актером.
У Фионы теперь уже не оставалось сомнений в том, что в тот вечер Льюис был не настолько пьян и прекрасно видел, как умерла Олимпия. На чистом лице Мэкки промелькнуло выражение плохо скрытого испуга. Гарри, который и до этого все знал, отнесся к признанию Льюиса по-философски — сейчас его больше волновала угроза, нависшая над его собственной судьбой.
А что, по-вашему, я должен был сделать? — настойчиво спросил Льюис, заметив общее осуждение. — Сказать, что он оскорблял ее самыми последними словами и тряс за шею до тех пор, пока у нее глаза не вылезли из орбит?
Льюис, — воскликнула Фиона, не веря в эти подробности. — Заткнись.
Льюис окинул меня взглядом, который вряд ли можно было назвать дружелюбным, и пожелал узнать, почему я все время околачиваюсь рядом с ними. Никто не удостоил его ответом, в том числе и я.
— Старт дан, — сказала Фиона буквально за долю секунды до официального объявления по громкоговорителю и, приникнув к биноклю, казалось, забыла обо всем на свете.
— Я задал вам долбаный вопрос, — вновь бесцеремонно обратился ко мне Льюис.
— Вы сами знаете почему. — Я был поглощен скачками.
— Но Тремьена же здесь нет, — не унимался он.
— Он послал меня посмотреть Сандаун.
Гвоздичку в заезде было легко узнавать — белое пятно на каштановой морде, которое я хорошо запомнил по фотографии, четко виднелось в любом ракурсе, в каком бы месте ипподрома ни находились лошади. Сам их бег показался мне более, медленным, чем в заездах скаковых лошадей, которые мне уже довелось увидеть. Барьеры всадники преодолевали как-то чересчур обдуманно, не спеша. Однако это было не совсем так: я вспомнил предупреждение Тремьена о том, что эта трасса сложна даже для скаковых лошадей высшего класса, для охотничьих же — серьезнейшее испытание на прочность.
«Понаблюдайте, как лошади будут преодолевать семь барьеров с дальней стороны ипподрома, — напутствовал он меня перед поездкой сюда. — Если первый барьер взят удачно, то и с остальными не будет проблем. Промахнись мимо первого, допусти ошибку, потеряй контроль над лошадью — и можешь забыть о победе. Нолан — большой мастер в правильном преодолении этого первого барьера».