Карамон тем временем снова пошел по тропе, скрежеща зубами всякий раз, когда приходилось ступать на больную ногу. Тассельхоф, который знал теперь, что это за дорога, остался на месте, тупо глядя гиганту в спину.
Карамон обратил внимание на необычное молчание говорливого кендера. Что-то было не так, он это почувствовал и обернулся.
— Ну что еще? Идем! — раздраженно бросил он. Кендер, накручивая на указательный палец свой хохолок, отрицательно покачал головой. Карамон мрачно сверкнул глазами, и Тас неожиданно взорвался.
— Эти деревья — валлины, Карамон! — выкрикнул он.
Суровое лицо гиганта неожиданно смягчилось.
— Я знаю, Тас, — печально ответил он. — Это Утеха.
— Нет, не может быть! Это просто…просто другое место, где тоже растут валлины. Таких мест должно быть много…
— А много ли таких мест, где находится озеро Кристалмир? Или ты не узнал валун, где мы оба встречали Флинта, который сидел там, строгал чурбачок и смотрел на дорогу в…
— Ты не понимаешь! — сердито перебил кендер. — Так не может быть.
Сорвавшись с места, он побежал, или, вернее, попытался побежать, вперед, с трудом выдирая ноги из густой чавкающей грязи. Достигнув места, где стоял Карамон, он схватил гиганта за руку и сильно потянул.
— Давай улетим отсюда, Карамон! Скорее!!! — С этими словами он снова поднял над головой магическое устройство. — Мы можем вернуться в Тарсис! Туда, где драконы обрушили на меня целый дом. Это было чудесное время, все было так увлекательно, так интересно! Ты помнишь?
Его пронзительный голос затерялся среди обугленных деревьев. Карамон взял из рук кендера магическое устройство и, не обращая внимания на отчаянные протес ты друга, начал поворачивать драгоценные камни и изгибать шток, постепенно превращая скипетр с шаром на конце в простой, ничем не примечательный брелок.
Тассельхоф с несчастным видом следил за ним.
— Почему бы нам не убраться отсюда? — жалобно спросил он. — Здесь просто жутко. У нас нет ни еды, ни воды, и, насколько я понимаю, здесь ее взять негде.
Смотри, приближается новая гроза. Сорвется какая-нибудь из этих дурацких молний — и от нас одни башмаки останутся. Кроме того, ты ведь знаешь, что это не Утеха…
— Я не знаю, — тихо откликнулся Карамон. — Но я собираюсь выяснить. Вот только что происходит с тобой, дружок? Куда подевалось твое любопытство? С каких это пор кендеры стали отказываться от приключений?
И он захромал дальше.
— Я любопытен, как и другие кендеры, не больше и не меньше, — пробормотал Тассельхоф неуверенно и, опустив голову, поплелся за Карамоном. — Просто одно дело — интересоваться местом, где ты никогда не был, и совсем другое — проявлять интерес к своему собственному дому. Да где это видано, чтобы кендеры интересовались местами, где им все хорошо знакомо? Родной дом не должен меняться, он обязан стоять и ждать тебя, пока ты не вернешься из чужих краев.
Дом, в конце концов, это нечто такое, о чем ты можешь сказать самому себе:
«Боги! Да тут все выглядит точно так, как и прежде!», а вовсе не: «Боги!
Да тут вес имеет такой вид, словно резвились шесть миллионов драконов!». Дом совершенно не предназначен для приключений, Карамон!
Тас поглядел снизу вверх в лицо гиганта, чтобы убедиться, что его аргументы хоть как-то на него подействовали, однако Карамон, видимо, хорошо скрывал свои чувства. Тассельхоф разглядел только суровую решимость и боль, что весьма озадачило и испугало кендера.
Внезапно Тас осознал, как сильно переменился Карамон, и эта перемена была вызвана не только отказом от «гномьей водки». В лице гиганта кендеру виделось что-то иное — более серьезное и…ответственное. Но не только…
Тассельхоф задумался. «Гордость, — решил он после недолгого размышления.
— Гордость и непреклонность».
Сердце у него упало. Перед ним был уже не прежний добродушный толстяк, за которым кендеру приходилось приглядывать и уводить в сторону от придорожных трактиров. Тас вздохнул, остро почувствовав, как не хватает ему того, прежнего Карамона.
Понемногу они добрались до поворота тропы, и оба узнали это место, хотя никто не сказал ни слова. Карамон промолчал потому, что ему нечего было сказать, а Тассельхоф потому, что упорно не желал верить своим глазам. И все же оба невольно замедлили шаг.
Некогда за этим поворотом путник мог видеть сияющую огнями таверну «Последний Приют». Уже отсюда должен был доноситься запах знаменитой жареной картошки Отика Сандата; можно было услышать веселый смех и гомон множества голосов, становящийся громче всякий раз, когда входная дверь открывалась, чтобы впустить в обеденный зал очередного путника или завсегдатая.