рукопись, хранящаяся в библиотеке Лейпцигского университета.
Наиболее существенные и/или интересные расхождения между названными источниками оговорены далее в примечаниях к переводу. Более подробно о самих источниках — см. статью и Список сокращений в наст. изд.
Переводчик следовал принципу: “So treu wie möglich, so frei wie nötig”[847].
Проза Видьяпати, пожалуй, не слишком искусна, иногда даже будто корява и неуклюжа (что контрастирует с умелостью и даже изощренностью стихотворных строф). Может быть он и в самом деле (как предполагал Раманатх Джха[848]) экспериментировал с языком, пытаясь выработать некий новый, “средний” повествовательный стиль — более сложный, чем в текстах типа “Панчатантры”, но не столь усложненный, как в текстах типа санскритских “романов”[849]. Наверное, о прозе Видьяпати и о проблемах ее перевода на русский язык стоило бы написать отдельное исследование. Здесь достаточно сказать, что данный перевод не претендует на передачу всех стилистических особенностей прозы оригинала, но лишь стремится донести ее смысл средствами удобопонятной русской прозы.
Что касается стихотворных строф, то переводы их имеют во многом экспериментальный характер. Опыт перевода санскритской поэзии на русский язык не очень богат. В России еще не было и нет профессиональных поэтов-переводчиков, которые переводили бы санскритские стихи с оригинала. Поэтому русскоязычному читателю приходится довольствоваться или переводами через подстрочник[850] — или, как в данном случае, экспериментами филолога. Здесь вряд ли имело бы смысл подробно описывать те разнообразные стихотворные размеры, которыми пользуется Видьяпати в своей книге[851]. Достаточно сказать, что в переводе сделана попытка передать это многообразие. Переводы, как правило, эквисиллабичны, т.е. в русской строке — столько же слогов (восемь, одиннадцать,... девятнадцать, двадцать один), сколько в строке оригинала. И цезура (цезуры) — на том же месте.
Первоначально предполагалось переводить стихотворные строфы прозой — примерно так, как в основном сделано в уже опубликованных переводах из “Испытания человека”[852]. Но одна из существенных черт “поэтики” книги — это именно контраст между суховатой и в основном безыскусной прозой, с одной стороны, и порой довольно изощренными, витиеватыми стихотворными строфами, с другой. Не попытаться передать это свойство текста в переводе было бы большой несправедливостью по отношению к Видьяпати.
В работе над этим переводом мне помогали на разных стадиях многие люди. Всем им приношу самую сердечную благодарность. Но особо благодарю профессора Прапхулладатта Госвами (Университет Гаухати, Ассам, Индия), который много лет назад в ответ на мою просьбу прислал мне издание “Пуруша-парикши” с переводом на хинди Чандраканта Патхака (Бомбей, 1927); профессора Пера Квэрне (Университет Осло, Норвегия), который в 1977 г. прислал мне ксерокопию санскритского текста “Испытания человека” в издании Сурендры Джха (Дарбханга, 1970), а также ксерокопии других произведений Видьяпати; Андреаса Грэссера, который в 1981 г. помог мне получить микрофильм рукописи, хранящейся в библиотеке Лейпцигского университета; Уильяма Радиче, который в 1996 г. привез мне из Лондона ксерокопию текста “Испытания человека”, изданного Ганганатхом Джха (Аллахабад, 1911).
Выражаю также самую искреннюю признательность С.В. Согласновой, санскритологу и редактору, которая помогла мне (в 1990 г.) исправить в моем переводе некоторые ошибки; И.В. Кивель и Л.Н. Васильевой, которые в 1996 г., во время подготовки трех “рассказов” к публикации в журнале “Иностранная литература”, избавили их от ряда стилистических погрешностей; И.Г. Птушкиной, которая в 1994 и 1998 гг. своей конструктивной критикой помогла мне в работе над сопроводительной статьей; Е.Л. Никифоровой, которая самоотверженно редактировала сложную рукопись книги в 1998 г.
Особая благодарность — П.А. Гринцеру, ответственному редактору этой книги, моему наставнику, старшему коллеге и оппоненту в течение многих лет.
“Топос” “выражение благодарности” непременно должен включать в себя заверение автора, что за все недостатки и недочеты своего труда ответственность несет лишь он один. И в данном случае этот традиционный “мотив” более чем уместен, потому что более чем соответствует действительности.
ОМ — священный слог (священное слово, “мантра”). Произносится в начале молитв и при различных ритуалах. Обычно ставится также в начале книг (и вообще — письменных текстов). Индийские грамматики делили это слово на три звука: [а], [у] и [м]. Эти три звука отождествлялись соответственно с Вишну, Шивой и Брахмой, тремя главными божествами индусского пантеона (которые упоминаются в первой строфе-молитве “Испытания человека”), или же с тремя Ведами. Иные толкования слога-слова Ом см., например, в “Мандукья-упанишаде” (Упанишады / Пер. с санскрита, предисл. и коммент. А.Я. Сыркина. М., 1967. С. 201-202, 309-311). См. также Parpola A. On the primary meaning and etymology of the sacred syllable Om // Proceedings of the Nordic South Asia Conference. Helsinki, 1981.
847
См. Beispiele der alten Weisen des Johann von Capua / Herausgegeben und übersetzt von Friedmar Geissler. B., 1960. S. XVI. Ср. принцип, сформулированный Б.А. Лариным в связи с его переводом на русский язык санскритского трактата по поэтике “Перефразируя меткий афоризм академика О. Бётлинка, можно сказать, что предпочтительным кажется перевод
849
О прозе санскритских “романов” см., напр.:
850
Впрочем, некоторые из подобных переводов можно считать очень удачными, например, переводы Н. Горской из Амару и переводы В. Микушевича из Калидасы и Джаядэвы. См.: Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. М., 1977.
851
См. “Объяснение стихотворных размеров” в книге: Панчатантра / Пер. с санскрита и примеч. А.Я. Сыркина (серия “Литературные памятники”). М., 1958. С. 324-339.