2
Во вступительных строфах к “Испытанию человека” автор, Видьяпати, как бы предвосхищая современные западные теории о многозначности текстов, говорит о разных категориях потенциальных читателей книги и о том, что каждая категория может найти в ней нечто интересное и/или полезное для себя, т.е. прочесть ее по-своему: “юнцов неискушенных” книга призвана “научить уму и мудрости”, “искусным в наслажденьях горожанкам” книга должна “принести радость” иного рода, а “ученый, разум просветливший”, может “обратить слух” к той же книге или “ради мудрости благих речений”, или “ради сладости повествованья” (т.е., говоря по-нашему, ради эстетического удовольствия).
В последней из заключительных строф Видьяпати говорит, что его книга — это “труд о трудной мудрости царя”, как бы указывая на еще одну категорию потенциальных читателей[461].
Разных читателей может обрести и русский перевод “Испытания человека”.
Вероятно, будут и такие, которые, не вникая в дальнейший текст послесловия и лишь иногда обращаясь к примечаниям (за разъяснением экзотических слов), прочтут этот перевод просто как сборник достаточно занимательных повествований, не слишком задумываясь об их историко-культурной принадлежности.
Иным будет восприятие специалистов (историков, филологов и т.д.), особенно тех, кто так или иначе занимается культурой Индии (Южной Азии). Для таких читателей “Испытание человека” — это своего рода исторический источник, ценное свидетельство об индийской (южноазиатской) культуре в один из драматических, переломных периодов ее истории; к тому же свидетельство, созданное незаурядной личностью, незаурядным художником слова.
Особый интерес эта книга представляет для тех, кто занимается сравнительным изучением различных литератур и культур: в “Испытании человека” черты культурно специфичные наглядно сочетаются с чертами “универсальными” (“общечеловеческими”, “мировыми”). И еще: в этом тексте можно усмотреть — как бы в неразвернутой, не вполне развитой форме — те потенции литературы и культуры, которые нашли куда более яркое выражение в Европе, а в Индии (Южной Азии) большей частью так и остались до сих пор далеко не полностью реализованными. Поэтому книга Видьяпати “выводит” нас на важные проблемы сравнительного культуроведения.
Для сегодняшних индийцев (а также пакистанцев, бангладешцев и, может быть, непальцев) “Испытание человека” — книга во многом современная, даже злободневная (по крайней мере в некоторых своих аспектах), затрагивающая ряд проблем, актуальных в Южной Азии и по сей день (прежде всего — проблему взаимоотношений между индусами и мусульманами)[462].
Все эти свойства книги будут значимы и для тех взыскательных читателей-неспециалистов, которые захотят при чтении сочетать моменты “эстетические” с моментами познавательными, которые захотят прочитать “Испытание человека” как текст из иной культуры и воспринять и понять его во всей его инаковости, непохожести на знакомое и привычное. Такие читатели будут, вероятно, ожидать от послесловия авторитетных (“научных”) разъяснений, как именно надо читать и понимать данный текст. Но исходное разъяснение должно быть таково: современная наука (точнее было бы сказать: пост-современная, post-modem), как правило, отказывается от однозначных толкований текстов (во всяком случае тех, которые мы относим к разряду “художественных”) и предлагает не “единственно верные интерпретации”, а лишь различные подходы к восприятию текстов, различные “стратегии понимания”.
С.С. Аверинцев однажды не без лукавства определил филологию как “службу понимания”[463]. Дело осталось за малым — определить, что такое “понимание”. В западной философской традиции природа того, что называется “пониманием”, давно уже стала предметом размышлений и анализа. В XIX—XX вв. размышления на данную тему относят в основном к философской дисциплине под названием “герменевтика”, у нас, к сожалению, не получившей пока должного развития[464]. Здесь нет ни возможности, ни необходимости рассматривать проблему понимания в целом сколько-нибудь подробно. Для дальнейшего важно подчеркнуть лишь два момента.
Во-первых, понимание большей частью предполагает соотнесение понимаемого (т.е. объекта понимания) с некими более широкими контекстами, уяснение места этого объекта в более общих структурах мышления и реальности.
461
Разумеется, эти, как и другие, высказывания Видьяпати вряд ли следует понимать буквально (вернее: только буквально) или, используя модное теперь слово, однозначно. И во вступительных, и в заключительных строфах, как и в книге в целом, есть, наверное, элемент игры, “художественности”, даже, может быть, иронии: слова и фразы говорят (могут говорить — для тех, кто понимает) не совсем то и не только то, что в них содержится на первый взгляд.
Так, несомненно, что, помимо всех прочих задач (назидания, развлечения и т.д.), “Испытание человека” имело еще и задачу панегирическую: восхваление и прославление покровителя Видьяпати — раджи Шивасинхи (см. об этом ниже). Но об этой задаче (интенции) текста в нем самом прямо (эксплицитно) не говорится, хотя раджа Шивасинха восхваляется и в начале, и в конце, и в середине текста. Не говорит Видьяпати прямо и о том, какое восприятие книги он ожидает от своего патрона (“во исполнение” чьего “наказа царского” книга якобы была создана).
Вступительные строфы выполняют и еще одну “этикетную” функцию: объясняют мотивы, по которым автор предпринял свой труд, и назначение самого труда.
Несколько забегая вперед, отметим еще, что “типология” читателей у Видьяпати трехчастна (точнее, построена по схеме “три плюс один”), как и та “типология” людей вообще, которая лежит в основе композиции книги. См. также примечания к вступительным строфам книги.
462
В Южной Азии в наши дни довольно широко распространяется знание русского языка, поэтому иные индийцы (или бангладешцы, или, тем более, пакистанцы) скорее и легче прочтут русский перевод “Испытания человека”, чем санскритский оригинал.
Ср. замечание Гете в письме к Т. Карлейлю (от 15 июня 1828 г.): “...Переводчик работает не только для своей нации, но и для той, с языка которой он перевел произведение, ибо чаще, нежели обычно думают, бывает так, что нация, впитав однажды в свою внутреннюю жизнь соки и силы, высосанные из произведения, потом уже не может получить от него ни радости, ни нового питания” (Цит. по:
463
464
Показательно, что книги, посвященные герменевтике, появились у нас едва ли не впервые лишь в 1985 г. См.: Герменевтика: история и современность. М., 1985; Теории, школы, концепции. Художественная рецепция и герменевтика. М., 1985. См. также: