И поскольку универсального метаязыка для описания “мировой культуры” пока еще нет, мы вынуждены пользоваться наличным языком нашей культуры, зачастую пытаясь как бы предвосхитить еще не сформировавшиеся слова и понятия. Как и во многих других сферах нашей жизни, здесь достаточно ясно, от чего необходимо отказаться, отойти, но отнюдь не всегда ясно, что можно и нужно предложить взамен.
Ясно, впрочем, что надо искать в истории культуры некие объективно и бесспорно определяемые факты, которые служили бы прочной опорой для сравнений и обобщений.
6
В случае Видьяпати такой вполне определенный факт, который может служить отправной точкой для содержательных (“типологических”) сравнений, — это многоязычие творчества. Видьяпати — это автор эпохи перехода от классического и общерегионального языка к языку живому и более локальному, в данном случае от санскрита — к новоиндийскому, майтхили. Поэтому “типологические” аналогии Видьяпати имеет смысл искать, например, в ранних периодах становления романских языков и литератур Европы. В творческом наследии Видьяпати сочетаются “лирическая” поэзия на живом языке (майтхили) и проза (а также отчасти и поэзия) на языке классическом (санскрите) — и такое сочетание в самом деле вызывает в памяти, например, образ Петрарки (“первого гуманиста”) с его “Канцоньере” на итальянском языке, с одной стороны, и творчеством на латыни, с другой[563]. Было бы очень интересно предпринять всеобъемлющее “типологическое” сопоставление Видьяпати и Петрарки как характерных представителей индийской и европейской культур. Но, пожалуй, подобное сопоставление выявило бы больше моментов различия, чем сходства между этими двумя фигурами. Вот несколько таких “моментов”, выбранных наугад.
Видьяпати, как уже сказано, творил не на двух, а по крайней мере на трех языках: санскрите, апабхранша и майтхили — трех родственных языках, представляющих три разные стадии языкового развития (а если учесть и диалоги на пракрите в пьесе “Победа Горакшанатха”, то речь уже должна идти о четырех языках и четырех стадиях языкового развития). Можно ли найти нечто аналогичное в истории европейских литератур? Пожалуй, это еще один пример того, насколько индийская культура даже в подобной более плюралистична, чем европейская[564].
Жизнь Петрарки известна нам во многих подробностях, точно локализованных во времени и пространстве: 20 июля 1304 г. родился в Ареццо (Тоскана)... 6 апреля 1327 г. в церкви Св. Клары в Авиньоне встретил женщину, воспетую им под именем Лауры[565]... в 1373 г. составил окончательную редакцию своего “Канцоньере” на итальянском языке... умер в ночь на 19 июня 1374 г. в Аркве[566]. И подобная наша информированность о жизни знаменитого автора — отнюдь не исключение в истории европейской культуры.
Жизнь Видьяпати, как уже сказано, удается локализовать во времени лишь с точностью “плюс-минус десятилетия” (последние десятилетия XIV в. — середина XV в.), а в пространстве — с точностью до “исторической области” (Митхилы), причем для истории индийской культуры и такая степень точности — отнюдь не общее правило. Какие-либо подробности жизни Видьяпати — это лишь сюжеты легенд и преданий.
“Канцоньере” Петрарки (т.е. книга канцон, “песен”) это собрание поэтических текстов, дошедшее до нас в нескольких авторских редакциях. “Песни” Видьяпати дошли до нас или в устной, фольклоризованной передаче, или в различных (не слишком богатых) рукописных традициях, в которых невозможно без сомнения выделить тексты, созданные самим Видьяпати (и опять-таки это очень характерная для Индии ситуация).
“Канцоньере” Петрарки — это, по словам А.Н. Веселовского, “поэтическая исповедь” от первого лица[567] (и в этом смысле — характерный образец новоевропейской поэзии). “Песни” Видьяпати — это поэзия на традиционные темы с традиционными “героями”, в которых личные чувства поэта если и получали выражение, то лишь гораздо более опосредованное, чем у Петрарки, условное, “замаскированное”, и поэтому для нас почти совсем не уловимое, не определимое. Перечень подобных “моментов” различия между Видьяпати и Петраркой легко можно было бы продолжить. Они говорят о том, что хотя “типологическое” сравнение этих двух фигур возможно, действительного сходства между ними может оказаться гораздо меньше, чем предполагали теоретики “Возрождения на Востоке”, ставившие Видьяпати “в ряд крупнейших поэтов-гуманистов”.
563
Здесь и далее отвлечемся от вопроса об абсолютной художественной и/или интеллектуальной ценности того, что создано сопоставляемыми авторами, (да и как эту ценность измерить?) и ограничимся достаточно формальной “типологией”.
Что касается литературного многоязычия, то см., например, книгу, вышедшую под редакцией академика М.П. Алексеева: “Многоязычие и литературное творчество” (Л., 1981). Однако многоязычие такого исторически переходного типа, как у Видьяпати или Петрарки, упоминается в этой книге лишь мимоходом (С. 146 и 156). По-видимому, данная проблематика в филологической науке еще мало разработана. При дальнейшем изучении творчества Видьяпати могут оказаться важными и мысли о многоязычии, высказанные в свое время М.М. Бахтиным в статье “Из предыстории романного слова” (см.:
564
Впрочем, некоторую аналогию многоязычию Видьяпати можно усмотреть в той же итальянской литературе — но XIII века, когда итальянцы также писали на нескольких языках: на латыни, на французском, на “провансальском” и на различных итальянских наречиях. Правда, в данном случае мы имеем дело все же лишь с двумя стадиями языкового развития (вторая из которых представлена разными местными вариантами). См., напр.:
565
Знаменитый сонет Петрарки (№ XI) начинается словами:
Это, помимо всего прочего, яркий пример европейского (христианского?) отношения ко времени. В индийской (немусульманской!) поэзии мы никогда не встретим такого воспевания “точного времени”.
566
Вся информация взята из очерка о Петрарке в “Истории всемирной литератуы” (ИВЛ. Т.З. С. 68—77; автор очерка — Р.И. Хлодовский). Ср.:
567
См.: