По своему обыкновению он опоздал, почти вбежал в операционную, путаясь в полах стерильного халата… Наталья снова глубоко вздохнула, и профессор вздрогнул, возвращаясь из воспоминаний такого удивительного и прекрасного, но призрачного, нереального дня. Он смотрел на Наталью, на ее плечо в свете розового ночника… Эта молодая женщина, вчера еще чужая, вчера еще — кукла с холодным мертвым взглядом, казалась сейчас самым родным существом. И даже воспоминания о Марте не были мучительными, ему казалось, будто именно она — его жена — лежит сейчас, свернувшись калачиком, под розовым одеялом, словно Марта Урбан вернулась к нему через двадцать лет разлуки, совсем иная, но именно она, воплотившаяся в самое дорогое сейчас для него существо. Профессор наклонился, ласково провел ладонью по черным локонам на белой подушке… Когда закончилась операция, Наталья сама подошла к нему и, улыбнувшись, тихо сказала:
— Вы молодец, профессор.
Она говорила это не впервые. Но Завире показалось, что сегодня ее улыбка была по-детски искренней и восторженной, и он ответил не как всегда сухо и официально — «Спасибо. Всем спасибо за помощь», — он тоже улыбнулся и долго подыскивал для нее слова потеплее.
Но так и не нашелся, что ответить, стоял и смотрел, улыбаясь, на Наталью.
— Как ваш сын, профессор? — внезапно спросила Бильц, стараясь спасти его от минутной беспомощности.
— Сын? — переспросил Завира удивленно…
— Да. Он, наверно, красивый… Похож он на вас, профессор?
А в голове Завиры вдруг вспыхнула прекрасная мысль:
— А пойдемте-ка ко мне. Сегодня. Сейчас же.
Во взгляде Бильц мелькнула искорка холодного огня, а губы тронула едва заметная улыбка победителя — красивая улыбка, благородная, хищная.
— В самом деле, пойдемте. Незачем нам разыгрывать из себя… — но не смог подобрать нужного слова, все оставив недосказанным.
Наталья улыбалась… Профессор нежно провел ладонью по черным струящимся волосам, склонился, поцеловал их и позвал тихо:
— Натали…
Она продолжала ровно и глубоко дышать. Красивая…
— Натали, — позвал громче, проникновенно и взволнованно, погладил ладонью плечо.
Она медленно открыла глаза и бездумно смотрела на него.
— Чего тебе? — спросила, не скрывая раздражения.
— Ничего, Натали… — ответил Завира и поцеловал ее.
— Я хочу спать, — сказала обиженно и презрительно, резко поворачиваясь к стене и плотнее укрываясь одеялом.
«Может, ей хочется, чтобы я говорил о своей большой любви? Почему она так? Это жестоко! Ей хочется, чтобы я унижался?»
И вновь все вернулось: неприязнь к Наталье Бильц, к постоянному дождю, ко всему на свете, к самой жизни — ожило, разбухая.
«К чему все это? Сколько времени жил один, и вдруг на тебе… Умолять, просить?! Глупец! Простая хитрость природы заставить каждого оставить после себя потомство. И с ним было такое прежде. А теперь? Рудимент! Атавизм! Кукла со взглядом микроскопа! Для нее вполне достаточно, что профессор пригласил ее к себе. И очень приятно приневолить профессора умолять ее о любви! Нет, к черту! Нужно работать. Работать!»
Григорий Завира поднялся и неуверенной походкой направился в кабинет. Сел за старинный письменный стол. Пытался забыть обо всем, отключиться полностью.
Старался сосредоточиться на теме последних исследований:
«Изучение работы митохондриальных структур в клетках под воздействием…» За окном заунывно шумел дождь. Из соседней комнаты доносилась приглушенная музыка транслятора. Там сын. Взрослый сын, у которого свои заботы, своя жизнь, совершенно не ведомая отцу, абсолютно чужая и совсем не интересующая Григория… «Когда я в последний раз говорил с сыном? Давно… Пожалуй, когда еще не было дождя… Разве когда-то не было дождя? А не сесть ли на первый же гравитобус и отправиться… куда-нибудь. Увидеть СОЛНЦЕ! Ну что за глупости! Я просто устал. Нужно хотя бы немного поспать. При чем тут какой-то гравитобус? Столько неотложной работы… «…митохондриальные структуры…». Очень важная тема. От нее зависит жизнь и здоровье многих людей, да и биокиберов тоже, развитие биологической мысли… Чушь! Разве я радею о развитии биологической мысли? Шут! Паяц! Просто я хочу сделать то, чего не сделал еще никто, а именно я, Григорий Завира! Жажду славы? Да! Да! Конечно, жажду славы! Но последние три операции абсолютно неудачны. Один пациент умер. А тут еще надоедливый писателишка ни на минуту не отходит, болтает о призвании медика… Арлен давно уже взрослый… Что он там у себя делает? Что за черт, никак не могу сосредоточиться. Голова как свинцом налита. Глаза сами слипаются, но спать не хочу. А что я хочу? Славы! Какие глупости. Что такое слава? Это всего лишь — видеть солнце, яркое, теплое, красивое, животворящее. Хочу быть солнцем, чтобы мне улыбались и отводили глаза, не в силах вытерпеть сияние…»