— Я знала, ты меня найдешь, Арлен, — сказала совсем тихо. — Ты видишь, все озеро исклевано каплями…
— Ма-ама!
В окно звонко барабанил дождь.
— Арлен, мальчик, вот озеро, и наш зонт, и наш пригорок, где мы любили беседовать… И ты наконец-то пришел, нашел меня… Спасибо, мой мальчик…
Она сидела на полу с закрытыми глазами, и золотистые ее волосы струйками стекали на плечи.
— Мама… мама… — всхлипывая, повторяла Ольда.
— Кто ты? — Мария слегка приоткрыла глаза и удивленно подняла брови.
— Мама, это я… твоя…
— Я тебя не знаю. Кто ты? Зачем пришла эта красивая девушка?..
— Мария…
— Поцелуй меня.
— Мама!
— Садись, Арлен, посмотри, как трепещет вода, а я расскажу о себе. Арлен, ты слышишь? Поцелуй меня…
Арлен не выдержал и разрыдался.
«Дружище Дасий!
Вчера я вынужден был покинуть Белоозеро, почувствовав, что мое пребывание у вас может закончиться трагически. Нервы мои на пределе… Не знай я тогда в чем дело, то, безусловно, искал бы какие-то другие причины своего состояния, пытаясь их предотвратить, и смог бы наделать много непоправимых глупостей… Сейчас даже подумать страшно. Я мог даже решиться, мне нестерпимо хотелось этого — взорвать «Юлиору»… Но хватит об этом, сейчас над моей тогдашней хандрой можно только посмеяться.
Завтра «Юлиора» будет остановЛиана, и, надеюсь, все быстро нормализуется. Только бы побыстрей создать надежные К-лептические фильтры. Извини меня за прошлый скепсис и недоверие. Теперь я понимаю, что старым друзьям нельзя не верить. Досадно одно, очень поздно мы начали предпринимать решительные меры, Дасий. Очень поздно. Но никто не избавлен от ошибок. Итак, до встречи под СОЛНЦЕМ. Прошу еще раз, прости меня, друг.
Алекс Рилл сидел запершись в своем кабинете и пытался работать. Он уже второй день не выходил обедать. Не слышал ни посторонних шагов, ни голосов, вообще ничто не касалось его слуха, кроме дождя, конечно. Но, как ни старался, не мог сосредоточиться, он словно окаменел. Откинувшись в кресле за столом, тупо уставился на очередную, недописанную страничку романа о врачах, о себе, о самой жизни, в которой так много условностей, но, должно быть, и много вполне однозначных истин… Алекс Рилл никак не мог найти все время ускользающую мысль, нужную для осознания высшей жизненной сути, вне дождя и слякоти, вне достижений цивилизации и людского стремления к дармовому счастью; какое-то болезненное чувство внутреннего провала, пустоты тормозило мысль. Портативная «Электроника» вяло жужжала уставшей мухой.
Мысли о жизни и смерти, о бессмысленности существования под постоянным дождем переходили в мысли о творчестве, о единственной правде жизни и творчества. Но что писать? Как? Будет ли кто читать? Хлещет дождь за окном. Он накладывает печать неизъяснимой грусти на все. На каждый образ и каждую мысль, на каждый поступок и каждую строчку… Зачем писать? Чтобы развеселить эти серые, мрачные лица? Но их ничем не удивишь — не развеселишь, не опечалишь, как не развлечешь и самого себя. Правда жизни — это дождь за окном и такие же, как дождь, бесцветные попытки что-то делать, действовать, радоваться чему-то. Только попытки… не более. И правда эта никогда не станет правдой искусства, правдой прекрасного дворца, где человек — единственный повелитель и властелин. Любить жизнь и быть советчиком людей! Значит любить дождь? Лгать о радости каждого прожитого дня! День жизни — это бесконечный день дождя. И каждое слово: будь то о Григории Завире, или о его сложных операциях, или о Марте Урбан, или о самом себе, наконец, — каждое слово будет мертвым. Будет мертвым, сможет лишь напоминать о живом. Напоминать о живом, но никому не должно напоминать о дожде. И каждое слово будет красивым… Безнадежность чудовищной пропасти…
«Дорогой Андрей!
Какое-то смешное, странное чувство охватило меня сегодня с самого утра. Кажется, я в последний раз вижу все окружающее меня. И эти слова мои, обращенные к тебе, кажутся последними словами моей последней видеограммы. Смешно, не правда ли? Но это так… И, пожалуй, ничего странного все же нет, потому что я уже очень стар. Ничто не вечно. Но тешу себя надеждой: как только остановим завтра «Юлиору», все мои страхи пройдут. Может, и на меня тоже действует К-лептическое излучение. И, может, завтра я вместе со всеми снова увижу солнце. СОЛНЦЕ! Даже не представляю, как мы могли больше года не видеть солнца! Но какое-то странное предчувствие охватило меня, как предчувствие беды. Хотя функционирую вполне нормально, но… Все же что-то со мною происходит.