Пока я ждал, пришла вторая жена Угарнга и сообщила, что охотники все еще сидят у полыньи. Вскоре возвратился другой эскимос, Джек, и тоже с пустыми руками. Печально, очень печально! Сам я находился в тяжелом состоянии и чувствовал себя отвратительно. Но хуже всего было видеть мучения этих несчастных людей и сознавать, что ничем не сможешь им помочь, пока не появится Эбербинг и не принесет продуктов с корабля. У меня остался только кусок черной кожи, который я и грыз с наслаждением. Теперь я мог бы съесть все, что дало бы необходимое количество калорий и превратилось бы в кости и мышцы. Как-то ночью я спросил Тукулито, нельзя ли мне отведать висевшие в иглу почерневшие объедки. Я знал, что женщина оставила их для собак, но был так голоден, что мне страшно хотелось их съесть. Тукулито ответила, что не может даже вообразить, как я стану есть такую дрянь. От одной мысли об этом ее чуть не стошнило. И я больше не настаивал. Но вскоре эти объедки исчезли. Пьюнни (третья жена Угарнга) препроводила их в свой желудок!
Угарнг вернулся поздно и опять с пустыми руками, Тукулито подала ему только чашку чаю, какой она сумела приготовить. У нас не было ни нужного света, ни топлива, чтобы подать хороший чай. Подкрепившись этим напитком, Угарнг сразу же опять отправился на промысел.
На следующее утро Эбербинг не вернулся, и все мы ломали голову только над тем, где бы достать пищи. Наконец Тукулито удалось срезать немного белой массы с куска черной кожи. Из нее она «выжала» достаточно жиру, чтобы подогреть немного добытой из снега воды. Когда вода нагрелась, туда бросили несколько пригоршней индейской муки, оставшейся из привезенного мной небольшого запаса. Муки было не более двух унций, но в тепловатой воде она разбухала, и это напомнило мне библейскую историю о доброй женщине и пророке Илье. Мы с Тукулито, с которой я разделил эту трапезу, нашли «пудинг» превосходным. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, я все еще не забыл этот завтрак, и, если мне суждено прожить столько, чтобы съесть тысячу более вкусных у себя на родине, мне его не забыть!
Хотя здоровье мое было в порядке и настроение приличное, я быстро терял в весе. Но, пожалуй, болезненней, чем голод, ощущалось отсутствие света и топлива. Не раз, чтобы не замерзнуть, я спасался только тем, что сидел на постели, набросив на себя несколько оленьих шкур. Записи в дневнике приходилось делать при температуре —15°, в то время как снаружи было от —25 до —52° F.
Днем я не раз взбирался на холм, чтобы посмотреть, не возвращается ли Эбербинг с корабля, но его нигде не было видно. В ночь на 24 января (через 14 суток после того, как я ушел с корабля) у нас остался последний «паек»: кусок черной кожи шириной 144 дюйма, длиной 2 дюйма и толщиной ¾ дюйма. Я лег спать, надеясь, что мне приснятся более вкусные вещи.
В полночь я услышал шаги в проходе к нашему иглу, соскочил с лежанки и оттащил снежную глыбу, заменявшую дверь. Это был Джек; в руке он держал копье, на котором были нанизаны куски тюленьего жира, свешивавшиеся наподобие связок сушеных яблок. К несчастью, в ту ночь я пустил в иглу ночевать мою бедную изголодавшуюся собаку Мерока. Не успел я открыть дверь, как пес, почуяв запах вкусного жира, молниеносным отчаянным прыжком метнулся к нему, как будто у него были силы дюжины хорошо накормленных собак. В то же мгновение я схватился с псом, пытаясь отнять у него драгоценную еду, но, хотя я даже засунул ему руки в пасть, причем мне помогали бороться также Тукулито и Пьюнни, Мерок победил и мгновенно слопал захваченную порцию.
Беда не приходит одна. До того как Джек успел войти со своим тяжело нагруженным копьем в иглу, все остальные собаки набросились на него и завязали драку, чтобы заполучить часть того, что не сожрал Мерок. Они сумели вырвать почти все, пока их не отогнали. Итак, значительная часть добычи, предназначенной для нас с Джеком, досталась собакам, а не нам. Джек, который был в партии Угарнга и принес нам пищу в подарок, вернулся в свое иглу, оставив нас в безутешном горе. В данном случае лакомый кусочек достался не нам.
На следующий день я слез с лежанки только в 9 часов утра и вышел из иглу посмотреть, что творится снаружи. Разумеется, я первым делом с надеждой посмотрел в том направлении, откуда ждал Эбербинга, и буквально тотчас заметил черное пятно на однообразном белом фоне. Упорно вглядываясь, я обнаружил, что пятно передвигается, и мое сердце запрыгало от радости. Тогда я громко крикнул Тукулито, находившейся в иглу: «Эбербинг идет! Эбербинг идет!» В ответ раздалось: «Это хорошо», и я бросился вперед изо всех сил, какие еще оставались в моем изможденном теле.