– Любопытно. Как эксперимент. Только какой в этом смысл, если ты и так можешь накладывать чары, – рассмеялся он.
Я выдавила из себя улыбку. Действительно, если бы я не лишилась своих колдовских способностей, в этом не было бы ни нужды, ни смысла. Вслух же произнесла:
– А такой, что подобным способом ты можешь удвоить свою силу или подменить уставшего чародея, или… Ну… Даже не знаю…
«А еще, – подумала я, – ты можешь создавать чары безо всяких подручных средств. Никакого тебе шитья, глиняных табличек или мешочков с травами – просто прикажи золотистому свету, и он все исполнит».
– Осталось выяснить, как долго держатся чары, наложенные подобным образом, – добавила я, по большей части для себя одной.
«Возможно, – размышляла я, разглядывая солнечный свет, ставший неотъемлемой частью портьеры, – я открыла в искусстве чародейства нечто новое и необычайно полезное».
11
В последующие дни мы с Теодором почти не виделись. Дебаты по «Биллю о реформе» поглощали все его время: дискуссии в Совете нередко затягивались глубоко за полночь, и каждый встречный-поперечный советник требовал хотя бы крупицу его, Теодора, внимания. Все спешили поделиться с ним озарениями, без которых, как они считали, Совет так и будет топтаться на месте, и даже приверженцы реформ порой становились в тягость, во что бы то ни стало желая протащить свои собственные предложения в окончательный текст резолюции.
У меня, правда, тоже хлопот хватало: летнее солнце жарило вовсю, а нам уже было не продохнуть от заказов на вечерние платья для грядущего зимнего сезона. Мы распахнули все окна и воздавали хвалу мороженщику, который каждый день прикатывал на нашу улицу тележку с грязными глыбами льда. Алиса готовила ароматный лимонный чай, который мы охлаждали тщательно вымытыми ледяными кубиками, а Хеда открыла нам секрет, что хитрые пеллианки, спасаясь от адского пекла, носят на голове смоченные холодной водой платки. Моя мама никогда не рассказывала мне о таком способе: возможно, потому что вода оставляла мокрые разводы на горловине платья, а сами платки, когда высыхали, превращались в жесткие и мятые тряпки. Но нас с Алисой это ничуть не смущало. Не смущало нас и то, что ни одна уважающая себя галатинка не стала бы так поступать. Но вскоре на нашу улицу пришел настоящий праздник – по небу побежали грозовые тучи, на город обрушилась лавина дождя, и колеи и канавы превратились в ревущие потоки.
Как только грозы разогнали духоту и насытили воздух свежестью, Теодор пригласил меня на первые в этом сезоне конные бега – полюбоваться на лучших представителей лошадиного племени Галатии. Пока мы ехали на ипподром, располагавшийся за городом, я с интересом обозревала окрестности, когда-то исхоженные мною вдоль и поперек.
– Сегодня нас привечает семейство Поммерли… точнее, труппа из тех, кто остался в городе.
– Труппа? Акробатов или мартышек?
– Скорее мартышек. Многочисленные братья, дети и кузены герцога Поммерли несомненно окажут честь зоосаду в Западном Серафе: как мне кажется, тамошним лангурам с гребешками и макакам с фиолетовыми носами есть чему у них поучиться. – Теодор замялся. – Они любят скабрезные шутки и норовят шлепнуть дам пониже спины.
– Что? – закашлялась я.
– Что слышала. Я тебя предупредил.
На Теодоре лица не было от смущения.
Что ж, среди знати встречались личности менее образованные, чем Виола и ее друзья, и менее нравственные и целеустремленные, чем Теодор. Так почему бы среди них не оказаться и вовсе неотесанным болванам?
– В то же время семейство Поммерли владеет самыми чистокровными скаковыми лошадьми во всей Галатии. Поэтому не забудь закатить глаза от восхищения, иначе они обидятся.
– Ты их просто ненавидишь, – расхохоталась я.
– Да, ненавижу. Семейство Поммерли – одно из старейших и благороднейших в Галатии, состоящее в отдаленном родстве с королевским домом, так что в детстве мы сталкивались друг с другом довольно часто. И когда мы играли, меня всегда – всегда! – либо запирали в туалете, либо топили в пруду.
Улыбка застыла на моих губах. В детстве я была тихоней и дичилась людей, а вот Кристоса в нашем квартале знала каждая собака: он сколотил ватагу из самых задиристых мальчишек-пеллианцев, которые играли в салочки и шарады или катали мраморные шарики. Кристос обладал таким авторитетом, что никто меня и пальцем не смел тронуть. А вот Теодор – другое дело: его, увлеченного растениями, а не охотой и лошадиными бегами, легко можно было представить в виде постоянной жертвы злых ребячьих забав.