– Вот несколько книг, – запыхавшись, произнес Корвин. – Точнее, не книг, манускриптов. Я их обожаю, они такие старинные. – Он застенчиво улыбнулся. – Читая книги, порой забываешь, что они написаны столетия назад. Иное дело свитки – разворачиваешь их и только о том и думаешь, сколько же тысяч лет прошло с тех пор, как их кто-то написал.
– Ничего подобного я никогда не видела.
– А я ни разу не видел, как накладывают чары или проклятие. И не умею декорировать складками вот это… Как называется то, что на вас надето?
– Карако. – Я провела рукой по оборчатому рукаву жакета из набивного ситца, отдавая должное его предупредительности и тому, сколь быстро он постиг глубину моей необразованности и понял, как невыносимо тяжело мне вобрать в себя всю ошеломляющую массу предлагаемых им знаний.
Весь следующий час мы корпели над свитками. В большинстве из них описывались захватывающие чародейные обряды, относящиеся к тирати, уже упомянутому Корвином. Однако свет и тьма рассматривались в них как совершенно раздельные управляемые сущности.
– Вряд ли нам это чем-то поможет, – вздохнул Корвин, – но это очень редкий свиток, рассказ о колдовских ритуалах, написанный одной из чародеек. Он и сам по себе очень любопытен.
Манускрипт представлял собой дневник о нескольких годах чародейства некоей женщины и велся, если верить Корвину, либо для самообучения, либо для коммерческих целей. Чародейка в основном работала с проклятиями, но также налагала и чары. Как и современные кудесницы, древняя чародейка использовала для своих целей исключительно глиняные таблички: наложив проклятие или чару на непросохшую глину, она затем наставляла заказчика, как эту табличку носить, куда вешать или закапывать, чтобы достичь желаемого результата.
– А вот это очень необычно, – произнес Корвин, указывая на отрывок текста посреди свитка. – Ее дом сгорел дотла, а ее дочь погибла в огне. Не совсем понимаю, зачем она упоминает об этом, если намеревалась использовать дневник для коммерческих целей. Возможно, она пыталась объяснить, какие потери и какой убыток она понесла.
Он продолжил читать и одновременно вкратце переводить прочитанное.
– А вот тут она жалуется, что ее колдовское искусство словно поразила чума и ей теперь сложно чародействовать, поэтому она вынуждена прикрыть лавочку на несколько месяцев… Но она возвращается…
– Почему сложно? – прервала его я срывающимся звонким голосом.
Корвин изумленно покосился на меня.
– Возможно, вы мне сами растолкуете, о чем тут речь: она утверждает, что проклятия вышли из повиновения, а свет чар смешивается с тьмой. И чтобы создать одну-единственную табличку, у нее теперь уходит слишком много времени.
Дрожащими руками я осторожно прикоснулась к свитку. Эта женщина, рожденная, возможно, тысячу лет назад, испытывала то же, что и я. Значит, мое предположение, что меня постигла кара за наложение проклятия, неверно – древняя чародейка, столкнувшаяся с трудностями в колдовстве, с завидной регулярностью творила как проклятия, так и чары.
Корвин продолжал читать и сжато переводить мне текст, но ничего занимательного в нем больше не обнаружилось. После некоторого перерыва женщина вернулась к чародейству, и, прежде чем манускрипт подошел к концу, мы узнали о еще одном годе ее жизни.
– А что потом? – спросила я. – Это конец ее работы или ее жизни?
– Скорее всего это конец свитка. Если и существовало продолжение ее дневника, оно не сохранилось.
Вот так – стоило только приоткрыть дверцу в прошлое, как она тотчас и захлопнулась. И все же эта неизвестная чародейка кое в чем мне помогла.
– Она не могла колдовать после пожара, унесшего жизнь ее дочери, – сказала я. – Она упоминает, что, как ей кажется, именно эта утрата, это потрясение и привели к потере ее колдовских способностей?
– Настолько далеко она в своих рассуждениях не заходит, – покачал головой Корвин, перечитав отрывок. – Да и какое отношение личные переживания имеют к коммерческим операциям?
– Чародейство – это не просто коммерческие операции, – заявила я во всеуслышание, непоколебимая в своей правоте. Создавать чары – это вам не канавы копать и не репу выращивать. В чародейство вкладывают душу, оно немыслимо без личных переживаний.
– А, вот вы где! – Из-за угла, размашисто шагая, появился Джей. Зычный голос и широченная улыбка, казалось, делали его намного выше и больше, чем он был на самом деле.
– Мы вот-вот закончим, – предупредила я. – Вы не могли бы немного подождать?
Джей согласно кивнул и прислонился к огромному окну, высматривая небольшую стаю декоративных венценосных голубей, клюющих во дворе зерна.