Крутов не раз задумывался над причинами такой резкой перемены: когда уезжали на фронт, в каждом киоске можно было купить что угодно — хлеб, печенье, колбасу, а сейчас — как подмело. Однако вслух своих раздумий не высказывал: к чему? Разговорами делу не поможешь.
— Станция какая-то, — кивнул Лихачев. — Уж не та ли самая Листвянная?
Паровоз свистнул и стал замедлять ход. Разрешения на выход из вагонов не давали. Судя по всему, на этом полустанке задерживать эшелон не собирались.
К вагону робко приблизилась молодая женщина:
— С вами ачинские не едут, ребятушки?
— А кто у вас? — охотно откликнулся рыжий, могучего сложения боец лет сорока — Грачев. — Муж, брат? Где призывали?
— Муж. Когда война началась, мы в Ачинске жили, там его и забрали, а я сразу сюда перебралась, к матери. Теперь вот болтают, что ачинских-то здорово побили. Верь не верь, а душа болит. И от него, непутевого, ни словечка…
— Мало ли что болтают, — сурово заметил Грачев. — Ачинские где-то еще, слышь, едут, так что никуда он не денется. Как мужа звать? — деловито осведомился он.
— Трынев Никита…
— Нет, не слыхал про такого. Я-то сам аярский…
— Эй, тетка! — окликнул женщину Сумароков. — Там знаешь какие карелочки были — рыженькие, кровь с молоком. Твой Никита давно себе другую подцепил, а ты по нему сохнешь. Выбирай другого, пока не поздно.
— Типун тебе на язык, зубоскал!
— Что, схватил? — засмеялись бойцы.
Темные глаза Сумарокова зло блеснули из-под мохнатых широких бровей. Он оглянулся, отыскивая, с кем бы схлестнуться. Взгляд его остановился на щуплом бойце Мальцеве, продолжавшем смеяться.
— Ты что, по роже захотел? — схватил его за грудки Сумароков. — Придавлю и не пикнешь. Вятская немочь…
— Сумароков, брось! — потянул его к себе Лихачев. — Хочется схватиться, так берись за меня или за Пашку, мы же тоже смеялись…
Вагон дернулся, поплыл. На ходу в теплушку вскочил старший сержант Газин и зычно, весело скомандовал:
— Приготовиться к выгрузке!
Все засуетились…
Колеса выстукивали: «Приехали, приехали!» Потом ритм их почему-то сменился, и они заговорили другое: «Не совсем, не совсем!» За широкой лощиной на яру показался довольно большой поселок, выстроившийся тремя улицами параллельно дороге. В центре поселка, по соседству со станцией и каменной водонапорной башней, стояло белое двухэтажное здание школы. В самом конце, где дымили трубы паровозного депо, высился элеватор.
К югу от станционных путей тоже толпились домишки, и, не давая им далеко разбегаться, их огибала бурливая, вздувшаяся от полой воды речушка, за которой сразу начиналась невысокая гора с крутым северным склоном; среди кустарников там виднелись грязные залежалые сугробы.
На перроне безлюдно. Волоча за собой железную колодку, к служебным дверям вокзала прошел кондуктор, заметая пыль и лузгу полами длинного тулупа. В скверике коза жевала оберточную бумагу. Земля чернела от угольного шлака.
Грустным, унылым захолустьем повеяло на Крутова при виде этой картины.
Маневровый паровоз, гукнув, потащил эшелон к товарному двору, где была площадка для разгрузки тяжестей.
Сержант Коваль, командир пулеметного отделения, сердито хмуря светлые брови, приказал:
— Крутов, Кракбаев, Сумароков! Прибрать вагон и сдать его в полном порядке. Старшим назначаю Крутова.
— Приберем, — отозвался Крутов.
— Отставить! Повторите приказание, как положено.
— Есть прибрать вагон и сдать его в полном порядке!
— Выполняйте… Разболтались.
Бойцы усердно выскабливали грязь, сдалбливали лед, накопившийся по углам вагона за долгую дорогу.
— Черт бы побрал эту дыру, — промолвил Сумароков, утирая рукавом взмокший лоб. — Здесь не найдешь ни пожрать, ни выпить.
— Ну, магазин-то здесь есть, станция вроде большая.
— Что толку? Куда ни заглянешь — пустые полки.
Крутов пожал плечами: что поделаешь.
— Послушай, Керим, — обратился он к киргизу Кракбаеву, — поищи кусок железного листа или какой-нибудь ящик. Не сбрасывать же мусор под колеса…
В вагон зашел пожилой щуплый железнодорожник в затасканной телогрейке, в растоптанных валенках, пересчитал доски на нарах и приказал сложить их в одно место, к стенке. Говорил он, мешая русские слова с украинскими.
— Приятель, скажи-ка, — обратился к нему Сумароков, — где тут достать выпить?
Тот поднял на него невыразительные бесцветные глаза:
— Мабуть, есть закурить, хлопцы?
— Самосад домашний, — протянул ему кисет Сумароков.