— Ну?
— С тютюном дуже скверно, а горилка найдется. Спрашивай Якова Знобыша, меня на станции знают. Я у тэбе отсыплю завертки на три, добре?
Уже на выходе железнодорожник бросил через плечо:
— Дуже не вылизуйте, золу из грубки выгребете, да и гайда.
— Эй, приятель! — крикнул ему вслед Сумароков. — Тут что, казармы какие для нас?.
— Хоромы славные, сами побачите.
— Значит, в воскресенье дунем? — предложил Сумароков.
— Может, еще увольнительных не дадут, — с сомнением сказал Крутов. — Видел, как на меня Коваль сегодня?
— Так я и стану дожидаться от него разрешения, — буркнул Сумароков. — Махну через забор — и с концом.
В Листвянной никогда не было гарнизона, и для полка отвели группу обособленных деревянных зданий, совершенно не приспособленных под казармы. Лишь два батальона и специальные подразделения с превеликим трудом удалось втиснуть под крыши. Второй батальон отправили за три километра от станции в здание какого-то бывшего гаража, одиноко маячившее на бугре.
Единственное достоинство этого здания заключалось в том, что оно имело кирпичные обшарпанные стены, крышу да пол, за многие годы службы продырявленный, избитый, залитый мазутом. Прежде чем в нем жить, надо было отремонтировать это неуютное холодное помещение, построить нары в два яруса, поставить печи-времянки. Вокруг гаража вырос палаточный городок. Хорошая солнечная погода побаловала еще несколько дней, а потом сорвалась метель, и полуметровый снег лег на землю. Сибирь такова: сегодня тепло, а завтра стужа.
Бойцов не надо было подгонять, они сами стремились поскорее попасть под крышу. Однако переизбыток рвения и рабочей силы не ускорял дела, а лишь вносил неразбериху. Один работал, а трое носились в поисках инструмента, досок, гвоздей.
Крутов находился в наряде у полевых кухонь, издали походивших на больших черных гусынь, выстроившихся в ряд. Кухни расстилали над палаточным поселением длинные шлейфы дыма.
— Товарищ боец! — окликнул Крутова Сумароков. — К командиру роты на полусогнутых.
— Зачем я ему понадобился? — спросил Крутов, стряхивая с шинели картофельные очистки.
В первую же неделю Сумарокова за хороший почерк взяли из отделения на должность ротного писаря. Это было сродни его прежней работе — до службы он секретарил в сельсовете и теперь держался высокомерно.
— Узнаешь. Топай!
В палатке за небольшим столиком в шинелях и шапках сидели лейтенант Туров и младший политрук Кузенко. Туров — удивительно спокойный человек. За шесть месяцев службы Крутов не слышал от него ни единого грубого слова. К наказаниям он прибегал неохотно, и в роте поговаривали, что, будь на месте Турова кто другой, младшие командиры показали бы, почем фунт гребешков. Сухощавый, всегда подтянутый, командир роты исполнял свою службу без рывков, в одном размеренном, заранее рассчитанном темпе.
Кузенко лишь перед финской войной окончил краткосрочную школу политруков и приходился ровесником большинству кадровых бойцов роты, но, не в пример командиру, держался с нарочитой важностью.
— Крутов, — начал он с суровостью, едва тот опустил за собой полог палатки, — как вы смеете обращаться к полковому начальству через голову своих командиров?
— Я ни к кому и ни за чем не обращался, — сдержанно ответил Крутов, не понимая, чем он мог вызвать недовольство.
— Значит, это я за вас напросился в клуб?
Туров не дал Крутову ответить:
— Полно… Крутов, возьмите у Сумарокова аттестат и сегодня же явитесь в распоряжение начальника клуба. Зачем вас туда вызывают, я пока не знаю, но приказ есть, и этого достаточно. Как только мы начнем регулярные занятия, я вас верну. Боец прежде всего должен быть бойцом, для этого он и служит, а все другое — второстепенно…
Через полчаса, недоумевая, Крутов уже шагал к станции. В полковом клубе он увидел низкорослого тщедушного бойца, возившегося с подрамниками. Его фигура показалась Крутову знакомой. Так и есть — Лаптев, художник, вместе учились, одним военкоматом призывались, в одном эшелоне ехали.
— Привет халтурщикам! — шутливо приветствовал его Крутов.
— Пашка! Привет! — встретил тот Крутова. — Наконец-то. Я едва выклянчил тебя у комиссара. Снимай шинель, работать будем.
— Погоди, Женька. Хоть мы с тобой и давно не виделись, но дай мне сперва доложить начальству, что прибыл.
— Брось! Начальника клуба сейчас нет, а придет, я сам ему доложу. Тут работы — уйма, клуб надо оформить к празднику. Комиссар на меня знаешь как жмет. Жить будем здесь, столовая рядом, деньжат подхалтурим…