— Вот тут не мешало бы пулемет, и на километр вправо-влево ни один фриц не подступился бы к воде. Эх, мало у нас еще пулеметов. Но ничего, скоро всего будет вволю. Как думаешь, Крутов?
— Не знаю, товарищ старший лейтенант, я с самого начала в тылу еще не бывал. Когда ехали на фронт, видел, что много станков эвакуировали, целыми эшелонами нам навстречу гнали, а вот успели их поставить на новом месте или нет, не знаю…
— Работает, Крутов, народ. Отчаянно работает, сил не щадит, и мы это скоро почувствуем. Да-а… А вот здесь нужна пушчонка-сорокапятка. Видишь, дорога — танкоопасное направление. Как там у нас в полку, сорокапятки остались?
— Нету, товарищ старший лейтенант, все в Толутино погробили, ни одной не осталось. Дианов при мне докладывал командиру полка. Полковые — эти есть.
— Тогда полковую и поставим.
Так они проехали по всему предполагаемому участку обороны полка, намечая приблизительно границы между батальонами. Крутов знал примерно боевой состав подразделений и своими подсказками вносил коррективы. Морозову приходилось считаться с наличием людей и оружия, а не только с уставными требованиями.
Вернулись они в штаб полка, когда день клонился уже к вечеру. Впрочем, разобрать, где кончается день и начинаются сумерки, при такой погоде было просто невозможно. Темнело, мрачнело, низкие облака, казалось, вовсе не оставляют просвета над чернеющими вдали ельниками.
Улучив свободную минутку, Крутов сразу же ринулся на поиски кухни комендантского взвода: надо было поесть самому и принести обед старшему лейтенанту. Ведь работали вместе, с самого утра не ели. Кто еще позаботится о нем?
Впервые за последнюю неделю повара сварили настоящий обед. Крутову отвалили полкотелка картошки с мясом. Отличная штука! С первых дней войны полевые кухни готовили и первое и второе вместе, лишь бы погуще.
Он быстро поел, попросил картошки для своего начальника и довольный побежал в штаб. Там было полно офицеров, связистов, все разговаривали, и от этого стоял приглушенный гул, как в переполненном вокзале. Крутов протиснулся к Морозову, сидевшему у телефона:
— Кушать! Я принес вам покушать.
— Некогда, Крутов, потом.
Крутов отошел в сторонку, но тут запах еды учуял начальник связи полка. Он потянул носом, уставился на котелок:
— Это что у тебя, картошка вроде?
— Вот принес Морозову, а ему некогда…
— Ничего, принесешь еще. Я как раз не успел пообедать, мигом опорожню. Давай сюда.
К начальнику связи подсели еще два человека, гребанули по ложке-другой — и нет обеда.
— Молодец, боец, всегда вот так надо заботиться о своих командирах. Дуй еще на кухню, неси, скажи, я велел!
«Нет, дудки, — подумал Крутов. — Эдак мой Морозов и спать ляжет не евши. Повар и так шкрябал черпаком по дну».
На этот раз он не совался к Морозову, которого захватила и понесла текучка, а решил дождаться, когда наступит передышка, чтобы тут его и перехватить.
Вести из батальонов поступали тревожные. Несмотря на низкую облачность, звено «юнкерсов» бомбило боевые порядки второго батальона и полковую минометную батарею, стоявшую на позициях вблизи Хвастово.
Первый батальон доносил, что гитлеровцы делали попытку форсировать Волгу на наших понтонах, но были обстреляны и вернулись. Но это было еще днем, когда Крутов и Морозов ездили осматривать рубеж, а сейчас первый батальон уже оставил свои позиции, потому что его атаковали во фланг гитлеровцы. Он находился где-то в движении, и связи с ним не было. Откуда могли появиться гитлеровцы, никто толком не знал, и начальник штаба Лузгин погнал Макарова с разведчиками уточнить, что и как.
Лузгин предполагал, что это подошла сто десятая пехотная дивизия. Если это она и ей удалось переправиться через Волгу у Чапаевки, дело плохо. Сейчас, как никогда, требовались какие-то решительные действия, но Лузгин не осмеливался отдавать распоряжения без санкции Исакова. Командир же еще в полдень уехал на передовую, и ни слуху ни Духу.
Матвеев сидел напротив Лузгина, барабанил узловатыми пальцами по столу и прислушивался, о чем говорил тот по телефону, стараясь по интонации, репликам, междометиям догадаться о смысле разговоров. Иногда он врезался в разговор, нетерпеливо спрашивал:
— Что вы мелете пустое! Спросите про Исакова. Где он может быть? Запросите еще раз батарею…
И Лузгин послушно вызывал батарею, батальон, всех, кто еще находился на линии связи.
Все ждали, что вот-вот Исаков заявится, и тогда штабу будет приказано переходить куда-то дальше, ведь батальоны уже покидают рубеж, и никто не думал об охране штаба, обороне. К чему: все равно через полчаса-час сниматься.
Глава четырнадцатая
Исаков ехал дорогой к первому батальону, хотел убедиться, действительно ли существует угроза форсирования Волги противником, как утверждал Тупицин. Хоть и тяжело было оголять батальон, а пришлось взять Лузгина начальником штаба. Никого другого Горелов ему не дал: в других полках положение не лучше, в резерве командиров нет, выдвигай своих, пусть люди растут. Вот и пришлось — Лузгина двинул на НШ, а Тупицина на его место. Это уже второй батальон из трех, где командуют бывшие адъютанты. Старик Артюхин эвакуирован в тыл, теперь его не дождаться: перебиты ноги, если и выпишут из госпиталя, так все равно не раньше, как через полгода.
Обо всем этом думалось как-то машинально, словно по инерции; мысли скользили не задерживаясь, не оставляя следа, как ольховые листья по поверхности ручья, подгоняемые осенним ветерком. Думал, а в душе ни сострадания, ни сожаления, что в прошедших бурных событиях можно было что-то сделать иначе, лучше, да не успели или не сумели.
В минометной батарее он застал растерянность, вызванную потрясением от внезапной потери многих бойцов. Надо же, при такой погоде откуда ни возьмись — «юнкерсы». Бомба упала возле огневой, взрывом опрокинуло и покорежило миномет, покалечило расчет. Есть и убитые и раненые.
Огромная и глубокая воронка возле позиции зияла черным нутром. Мелким крошевом земли, гарью взрывчатки позасыпало ящики с минами, орудия, убитых, которых еще не успели ни похоронить, ни прикрыть плащ-палатками. Они так и лежали, изорванные множеством осколков.
Исаков приехал в тот момент, когда на подводу укладывали раненых. Среди них один совсем молоденький, еще тонкий, как парнишка, прямо-таки с девичьей талией. Ему оторвало ногу по колено, он лежал бледный, как свеча, без признаков жизни, обескровленный, и по озабоченному лицу фельдшера, руководившего эвакуацией, Исаков понял, что дело его безнадежно.
— Карманов. Наш кадровый минометчик, — сказал комбат Исакову. — Грамотный парень. Думали двинуть на командира взвода…
— Многое кое-что думали…
Исаков отвернулся, чтоб не видеть этой ужасной картины, неизбежной при всякой войне, потому что не переносил ни вида крови, ни человеческих страданий. Хватит и того, что он, как командир полка, знает обо всем этом. В конце концов, он тоже человек!
Лишь когда подвода ушла и стало возможно говорить о чем-то ином, кроме раненых, он обернулся к комбату:
— Сколько у вас мин?
— Было по десятку на орудие…
— А орудий — два.
— Выходит, теперь, — комбат растерянно развел руками, — выходит, теперь по пятнадцать…
— Огни пристреляны?
— Да чем пристреливать-то? Данные, конечно, подготовлены. И по Хвастово, и перед батальонами на случай вызова огня. Да какой там огонь! — с горечью произнес он. — И в Толутино огня почти не вели, нечем было, и здесь. Даже обидно: потери несем, а на бой со стороны смотрим.
— А что Мышако? К нему обращались? — Мышако являлся заместителем Исакова по тылу, в его ведении находилось и артснабжение.
— Посылал к нему командира взвода. Ничего не обещают. Нашего калибра нет и на ДОПе. Как теперь быть, даже не знаю…
— Что «не знаю», что «не знаю»! Стоять в обороне, и все! Всех в оборону! Нет мин — будете отбиваться винтовками. Или я за вас в окоп сяду?..