— Погоди, — прервал Горелов. — Где комиссар? Передай ему трубку.
— Матвеев слушает!
— Какие меры приняты к розыску Исакова? Давно он уехал?
— Часов в двенадцать дня. Запрашивали все подразделения, никто не знает, где он. Сейчас формируем группу разведчиков на поиски.
— Вот что, — после раздумья объявил Горелов. — Пошлите не одну, а несколько групп разведчиков и просто надежных людей. Пусть осмотрят все места, где он может быть. Сейчас ночь, им на руку. До тех пор, пока не объявится Исаков, командование полком возлагаю на вас…
— Да я уже фактически его принял. Правда, надо было раньше, но кто думал, что так получится…
— Ладно, не переживай, а действуй, — сказал Горелов. — Немедленно, не теряя времени, выходите на рубеж, который приказано было подготовить. Ваши батальоны уже здесь, принимайте их под свою руку, и к утру чтоб оборона была. Вам все ясно?
— Все попятно, товарищ генерал!
— Проинструктируйте командиров групп разведки, чтобы они знали, где вас искать…
Матвеев передал трубку телефонисту, распрямился и, оглядев окружавших его командиров, сказал:
— Мне приказано принять полк. Прошу выполнять мои распоряжения…
Глава пятнадцатая
Полк уже неделю стоял в обороне. Выпал небольшой снег, речку Шостку заковало ледком, и ночами разведчики ходили на другую сторону в тыл противника. Искали Исакова. Постреливали пулеметы, высветляли белое покрывало земли ракеты. Вражеский берег был ниже, лесистый, и гитлеровцы не держали на нем сплошной обороны. Они стояли по деревням, а у речки находились только посты для наблюдения, их боевые охранения, заставы.
О судьбе Исакова стало известно после того как в штадив пришел ночью его адъютант. Он и рассказал, что подполковника взяли в плен, что его предупреждали, в том числе и он — адъютант, чтоб не ехал…
Лейтенанта выслушали. Комиссар дивизии переглянулся с Гореловым и сказал:
— Мы вам верим. Однако учтите, всем об этом знать незачем. Не на пользу дела. Поэтому давайте договоримся, чтоб больше ни одной душе ни слова…
Лейтенанта не стали корить, что он проблуждал до ночи, вместо того чтобы принять меры к выручке командира. Поздно об этом говорить.
— Струсил, сбежал, — сказал комиссар, когда дверь за лейтенантом закрылась. — Надо сказать Матвееву, чтобы поставил его на стрелковый взвод. Пусть проявит себя, тогда посмотрим:
— Не возражаю, — ответил Горелов. — Ты помнишь, что нам рассказывал Селиванов? Мне кажется, что Исаков капитулировал перед врагом много раньше, а мы этого не заметили. Этот его шаг — естественный конец пути… Надо попытаться разведать, где он, может, удастся выручить. А вообще — не у каждого достанет силы воли с достоинством выйти из положения, оказавшись под дулом автомата. И адъютанта винить особо не приходится — Исакова погубила самонадеянность…
Он в задумчивости минут пять мерил шагами горницу, потом сказал:
— Плохо, что мы потеряли много людей. Борьба лишь разгорается, народ только сейчас осознал в полной мере, что за враг перед нами.
— Мы воевали, сделали все, что в наших силах.
— Сделали. А так ли сделали, как это требовалось? Ты задумывался над этим, Дмитрий Иванович? С гитлеровцами нельзя воевать вполсилы, вполумения. Я знаю немцев еще по первой мировой войне…
С того дня, как пропал без вести Исаков, Матвеев продолжал исполнять обязанности командира полка, недоумевая, сколько его могут держать на этой должности. Он несколько раз порывался говорить с Гореловым, но тот осаживал его спокойным: «Мы знаем, помним. Потерпите».
Наконец, уже накануне праздника Октября, Горелов сам позвонил Матвееву. Тот как раз сел за конспект речи, которую он намеревался произнести перед активом полка по случаю праздника, приказал, чтобы его не тревожили, и вдруг звонок.
— Матвеев слушает. В чем дело? — недовольно спросил он.
— Как обстановка?
— Нормально, товарищ генерал! — Матвеев узнал его по голосу и сразу сменил тон: комдив зря звонить не станет. — Противник активности не проявляет…
— Ты особо на это не полагайся. Не проявляет у нас, потому что все силы бросил на Москву, — ворчливо заметил Горелов. — Распорядись, чтоб на время праздников организовали как следует охранение, предупредительную разведку, командирское наблюдение на твоих «глазах» — (так именовали фронтовым клером наблюдательные пункты). — Смотреть и смотреть надо.
— Все будет сделано!
— Ладно, я не затем тебя вызывал. Сейчас к тебе выйдут товарищи, так организуй встречу, кормежку, баню, все там прочее. Всех, кого можно, — собери, представь новых товарищей, расскажи о традициях полка. Постарайся, чтоб люди себя дома почувствовали, что их с душой принимают, понял? Между прочим, среди них и твой новый «хозяин». Введешь его в курс дела, пусть пока осматривается. Учти, на время праздника за оборону ответственный ты. Как бы там обстановка ни сложилась, за полк спрошу с тебя.
Матвееву хотелось спросить, кто пришел на полк, из своих, дивизионных, или, может, прислали какого-нибудь выпускника академии? Сейчас, в связи с войной, курс обучения сократили, многих выпускают досрочно. Тогда бы знал, как держать себя с новым «хозяином». Но по телефону говорить об этом не стоило. Все же он поинтересовался, много ли будет пополнения? Конечно, опять же не прямо спросил:
— Закладывать полный котел или больше?
— Ишь, размахнулся! Столько мы всего не имеем. Тебе если отдадим, а другим что? Четверти котла хватит. За глаза, — сказал Горелов. — Сейчас все забирает Москва, там решается судьба Родины, а для нас лишь то, что сумели сами «подремонтировать». Придут — увидишь…
Больше Матвеев не мог думать о своей речи перед активом, теперь его заботило, как у него наладятся отношения с командиром полка, сработается ли. Нельзя допустить, чтобы повторилась история их взаимоотношений с Исаковым. Разлад между командиром и комиссаром снижает боеспособность полка.
Ждали пополнение к обеду, и Матвеев распорядился, чтобы в одной кухне заложили борщ, в другой картофель с мясом — такая возможность пошиковать была, снабженцы успели закупить у населения и в колхозах овощей и живности. Ну, и чай, само собой. Бойцы комендантского взвода топили деревенские баньки. Хоть и по-черному, а будет где помыться с дороги.
Матвеев пошел по деревне проверить, как выполняются его приказания, заодно хотел увидеть, прибрано ли здание школы — самый большой дом деревни, где он намеревался собрать и свой командный состав и пополнение для знакомства.
Бани топились, это было видно с дороги по дымкам, подымавшимся над этими крохотными сооружениями. В деревне не было общей бани, каждый житель держал свою, маленькую, располагавшуюся, как правило, на отшибе, в конце усадьбы.
Возвращаясь с обхода, Матвеев еще издали, по скоплению людей перед штабом, догадался, что пополнение прибыло. Он быстро прошел к своему дому, взбежал на крыльцо, досадуя, что маленько не рассчитал с обходом и вместо того чтобы встретить командира полка, заставил его ждать.
Писарь-красноармеец поднялся навстречу (Матвеев имел право держать лейтенанта на должности адъютанта, но поскольку командовал полком временно, знал об этом, то и не хотел никого брать. Придет хозяин, пусть и выбирает, кого захочет).
— Товарищ батальонный комиссар, у вас подполковник…
— Знаю… — Если бы Матвеев не так торопился, он бы обратил внимание на странное выражение лица своего писаря, что-то хотевшего еще добавить и не решавшегося, на его приглушенный голос. Но он и так задержался, заставляет себя ждать, и новый человек может обидеться. Взмахом откинув одеяло, завешивавшее дверной проем в горницу, он шагнул туда.