Командир полка бегло, не задержавшись взглядом ни на одной из фамилий, пробежал список, подписал. Матвеев догадывался, почему список не вызвал возражений: Исаков ни одного из названных не помнил в лицо, да и бумаги разные идут потоком, приходится подписывать не задумываясь.
Исаков выглядел озабоченным, усталым. Под округлыми по-птичьи глазами — мешки, лицо пожелтело, морщин стало больше: за последнюю неделю-полторы навалилось столько хлопот, что дня не хватало. Строители сдавали оборонительные сооружения, пришлось много ездить, разбираться с делами комиссий, устраивать стрельбы на проверку прочности, уточнять схемы, устранять недоделки. Уйдут строители, тогда все придется брать на себя, а кому это интересно? Строили много, и, конечно, качество не везде было на уровне. При стрельбе оказалось, что снаряд из полковой пушки не только вскрывает земляную обсыпку дзота, но и ломает накатник. Слабоват оказался и бетон дотов. От одних этих волнений у любого голова пойдет кругом, а тут еще слухи, что вот-вот начнется наступление гитлеровцев.
Свет из окна падал на Исакова со спины, серебрил тусклые волосы. Синеватые вены бугрились на кистях рук, лежавших поверх бумаг и карт. Побарабанив в раздумье пальцами, Исаков неожиданно спросил:
— Какой батальон у нас более надежен?
— В смысле чего? — резко, будто его ожгло, спросил Матвеев. — Я не понимаю такой постановки вопроса: сомневаться в преданности целого подразделения! Двадцать лет советской власти не прошли для народа напрасно. Да и мы хлеб едим не задаром…
— Я имею в виду подготовку, — уточнил Исаков, понявший, что неточно сформулированным вопросом действительно оскорбил комиссара. — Скоро придется воевать, и от первого боя многое будет зависеть. Вы лучше меня знаете наши кадры.
— Второй, — не раздумывая, заявил Матвеев. — На капитана Бородина можно положиться.
— Да, я тоже так думаю, — согласился Исаков.
Этот разговор у них произошел в укрепрайоне, за несколько дней до немецкого наступления. Полку потом приказали вступить в бой под Осугой. Исаков направил туда первый и третий батальоны, наверное, считал, что заткнуть брешь не удастся, положения не восстановить, а раз так, зачем губить лучшее подразделение. И лишь теперь, для захвата деревни Ширяково, он выделил второй батальон. Значит, не забыл рекомендации.
Второй батальон еще засветло вышел в район сосредоточения. По времени, так уж должен бы приступить к выполнению задачи, но донесений еще нет. Связисты потянули за ним нитку, однако линия еще молчит. Может, Исакову уже и доложили, как там дела, но идти к нему Матвееву не хочется. Пока числился комиссаром полка, Исаков с ним, хоть, и скрепя сердце, считался, а как стал заместителем по политчасти, просто игнорирует. Раз, мол, единоначалие, так знай свою политработу, обеспечение и не лезь в командование. Хоть и не говорит этого вслух, но по тону понять можно, по отношению.
Матвеев нервничает: неужели не понимают, что о них беспокоятся? Давно могли послать с донесением связного. Потом, подумав, берет себя в руки: нельзя так. Он ждет, поэтому для него каждая минута кажется вечностью, а они заняты делом и времени не замечают.
С батальоном ушел старший политрук — секретарь партбюро полка. Ему поручено обеспечить надлежащее выполнение задачи батальоном. Внезапно пришло на ум, что не мешало бы еще раз проверить, как развернулась санитарная рота. Ведь к утру, наверное, поступят раненые. Матвеев надел шинель и вышел на улицу.
Черное бархатное небо унизано сияющими большими звездами. Осенняя прохлада бодрит и прогоняет беспокойные мысли. Дышится легко. Тишина. Покой. По впечатление покоя обманчиво. Ведь где-то невдалеке, быть может, гуляет смерть, льется кровь. Оглянувшись, Матвеев увидел, что на северо-востоке, в той стороне, куда ушел батальон, над горизонтом начинает растекаться красноватая муть. Пожары. «Значит, идет бой», — решил Матвеев и ускорил шаги: быстрее добраться до телефона, может, что-нибудь уже стало известно.
В санитарной роте, кажется, все в порядке: столы застланы белым, хирургический инструмент поблескивает никелем, банки с лекарствами и салфетками расставлены на полках. Врачи, санитары отдыхают на полу, но в любую минуту готовы подняться. Дежурный по роте тихим голосом, приглушенно, рапортует: рота готова к приему раненых.
Матвеев жестом останавливает дежурного и подходит к телефонисту:
— Со вторым хозяйством есть связь? Немедленно Бородина…
Связь уже есть, но немедленно не получается: комбата долго не могут найти.
— Ну, что у вас? Докладывайте! — потребовал Матвеев, когда комбат появился на другом конце провода.
Бородин докладывает обстоятельно, но Матвеева сейчас эта обстоятельность только раздражает: важнее трофеев, захваченных батальоном, надо знать, выполнена ли задача.
— Где вы сейчас находитесь, в Ширяково?
— Противник перешел в контратаку с танками, а поддержки артиллерией нет, и роты отошли на исходное…
— Почему не доложили сразу? Хозяин знает? — возмущенно спросил Матвеев. — Оставили деревню и молчат!
— Связь только что дали, — спокойно отвечает Бородин. — К тому же обстановка была неясной…
— Приводите подразделения в порядок. Задача должна быть выполнена. Понятно? Я сейчас выхожу к вам! — Больше, чем на комбата, не сумевшего удержать деревню, Матвеев негодовал на Исакова: как он может проявлять инертность в такую ответственную минуту! — Да, Бородин, позовите к телефону секретаря партбюро полка. Он где-то у вас.
— Отсекр ранен в ногу, — тем же невозмутимым голосом сказал комбат. — Сейчас эвакуируем…
— О, черт! — Матвеев подозвал дежурного: — Скоро подвезут раненых. Если что не готово к приему, поднимайте людей и делайте.
Он не решился по телефону справляться у комбата о потерях, но если выбиты из деревни, так не без этого. Однако, куда могла запропаститься батарея, ведь посылали?! Надо идти и самому во всем разобраться.
Время близилось к полудню, а никаких приказов не поступало: ни назад, ни вперед. Пулеметчики лежали на опушке леса в мелких окопчиках для стрельбы, отрытых по собственной инициативе. Пора бы уже пообедать, но команды отправлять людей за едой не было.
Небо затянуто серой мглой, однако вражеская авиация летает. Остроносые, с хищно вытянутым туловищем и распластанными крыльями истребители, издали похожие на крестик, патрулируют над окрестностями. Сама деревня кажется дальше, чем была ночью, в синеватой дымке избы выглядят плоскими, будто вырезанными из картона, все на одно лицо.
Из-за деревьев вынырнул командир роты Туров, пригнувшись, подбежал к пулемету и лег рядом с Лихачевым.
— Сейчас будем наступать. Приказано выбить противника из деревни. Рядом с нами пойдет и первый батальон. Наша рота во втором эшелоне, за пятой. Как только ударит артиллерия, сразу вперед. Держаться, как и ночью, на фланге роты. Тебе понятна задача, Лихачев?
— Ясно, товарищ лейтенант! А как огонь вести, если впереди будут боевые порядки пятой?
— Это ничего, будете вести огонь в промежутки между наступающими. К тому же наша рота фланговая. Ленты снаряжены?
— Да, набили все восемь.
— Ну и хорошо, патронов не жалеть. А там, если возьмем деревню, боеприпасов подбросят. Как настроение расчета?
— На уровне, товарищ лейтенант. Свою задачу выполним, за нас не беспокойтесь.
— Я на вас надеюсь, Лихачев. Газин будет находиться с другим расчетом, поэтому действуйте самостоятельно.
Вскоре ударила артиллерия. Полковые орудия били откуда-то сзади залпами. Сизые клубки разрывов расползлись по окраине деревни. Зачастили вразнобой батальонные минометы. Пятая рота пошла на деревню. Когда она отдалилась от опушки метров на сто, вслед за ней поднялась и четвертая рота.