Керим зло щурит маленькие глазки и кивает: понятно, мол.
Налет кончился. В первый момент, как стало тихо, разнеслась команда: «па-а-дымайсь! Вперед!»
Поднялась пехота, ожило поле. Почти тотчас же отозвались вражеские пулеметы, застрочили, затыркали автоматы.
Оглушительно, будто свинцовой хлесткой струей, ударил сзади свой «максим». Жутко. Попади под струю — перережет, разнесет в клочья. Но где-то теплится надежда, что невозмутимый и зоркий, как птица, Кракбаев не поддастся азарту, не зацепит своих.
Нет ничего тяжелее, чем отрываться от земли, подставлять беззащитное, будто раздетое тело под цивкающие пули. Крутов потряс головой, словно хотел прогнать дурманящий сон. На мгновение острая жалость к себе защемила сердце: вроде жалко стало своей непрожитой молодой жизни, вроде тяжело прощаться с белым светом. А может, это страх шевельнулся в оттаявшей, пока полз, душе? Но велика сила товарищества. Ни за что не поднялся бы один, не пересилил бы себя, а когда вместе, так не отставать же!
Чтобы быстрей остервениться душой, чтобы легче было поставить свою солдатскую жизнь на ребро, как пятак, орел или решка! — помянул Крутов бога и — прости, родная матушка! — тебя, что породила ты его для такой тяжкой доли. Помянул не молитвой, не мольбой о помощи, а крепкой русской сквернословщиной. Помянул и, стиснув до боли в суставах винтовку, кинулся на автоматы, на огонь…
Зверея с каждым шагом, думал об одном — только бы долететь, дорваться до строений, среди которых хоронится враг, не свалиться на полпути! И уж тут, когда затоптал в своей душе все хорошее, человеческое, заглушил жалость к самому себе, готов был пороть штыком, рвать врагов зубами, такая поднялась злость. Казалось, сто лет проживи, не отойдет сердце к бывшему врагу.
Падали товарищи рядом: одних знал хорошо, не одну миску щей выхлебал с ними из общего котла, других знал меньше. Что ж, не все родились под счастливой звездой, не всем умирать в одно время. Падали, и никто на них не оглядывался — не до того. Все перли вперед, хрипели, как Сумароков, что бежал рядом:
— Врешь, сука, всех не перебьешь! Врешь…
Брали врага нахрапом, даже огня никто не открывал, — когда тут стрелять! — били только на психику, на русскую молодецкую удаль: вот, мол, хоть и бьешь нас, а все равно дорвемся до тебя…
И враг не выдержал: как-то неожиданно угас его автоматный и пулеметный огонь, и деревню будто метлой подмели. Вырвавшись с задворок на улицу, Крутов не увидел ни души. Пахло взрывчаткой, еще синий дым не разошелся в вечернем мглистом воздухе, валялся в изорванном осколками тряпье гитлеровец, — видно, попал под самый разрыв, а живых не было.
— Да вон они! Бей гадов! — крикнул Сумароков.
Деревенскими огородами во всю прыть бежали к лесу враги. Пулеметчики стали к плетню и открыли по ним стрельбу из винтовок.
Деревня Ширяково была взята, теперь уже навсегда. Сгустившаяся темнота прикрыла всех: живых, убитых, раненых.
Глава третья
Разведка донесла, что из Ржева выступает сто шестьдесят первая пехотная дивизия. Она высвободилась после того, как ликвидация окруженной в районе Вязьмы группы наших войск стала близка к завершению. Дивизия поспешно перебрасывалась на помощь танковым и мотомехвойскам в Калинин. Это могло серьезно ухудшить положение наших войск, которые вели бой за город, и Фронт дал директиву Маслову тоже начать наступление, перехватив прежде всего пути подхода врага. На выполнение этой задачи Маслов двинул дивизию Горелова и другую, действовавшую с ним по соседству. Операцию требовалось провести быстро.
Так Исаков получил приказ переправиться на правый берег Волги неподалеку от Калинина и здесь перерезать шоссе Старица — Калинин, освободив деревни Толутино и Некрасове.
Тревога не покидала подполковника; он пытался ее скрыть, но она прорывалась в суетливых, нервозных движениях рук, в раздражительности. «Ну, удалось взять Ширяково, так нет, опять же ему и Толутино, — думал он. — Будто других полков в дивизии нет».
Пока вся надежда на внезапность да на ночь-заступницу. А подошел день — и беда: немец контратаками, минометным огнем донимает, авиацией давит. Да еще танки. Там, в Ширяково, в Городне был всего один мотоциклетный батальон и штаб полка, а тут, если не врут, — пехотная дивизия. Если что и удастся на первых порах, так потом, когда поднавалятся, не сдержать. «Что греха таить, не умеем еще воевать, — думал Исаков. — Каждый надеется, что есть где-то какая-то сила, которая задержит лавину нашествия. И, чуть что, бегут. А чуда не бывает, и никто за тебя врага не остановит. Сильный ломит слабого. Во всех войнах так бывало: один побеждал, другой проигрывал. До войны надеялись, что будем побеждать мы, а вышло наоборот. Враг у Москвы. Это факт, и положение теперь никакому Матвееву, будь он и семи пядей во лбу, никакими душеспасительными беседами не поправить. Боюсь я — боится и другой, — самокритично признался Исаков. — Каждый хочет уцелеть. Не важно — как…»
Основания для тревоги были: немецкая пехотная дивизия превосходила гореловскую, особенно после того, как был проведен бой за Дудкино, почти вдвое и по численности и по техническому оснащению, особенно по автоматам, минометам. Короче, она могла дать больше огня, чем дивизия Горелова, у которой к тому же каждый снаряд, мина на счету. У гитлеровцев позади несколько кампаний: какие ни есть, а войны, опыт. Это было известно Исакову, вот он и побаивался за последствия, потому что хорошо представлял, какой будет с ним разговор, если полк разбежится. Но приказ определенный: разгромить, захватить, держаться!
Исаков выехал в Хвастово, где должны были навести переправу через Волгу. Выехал с ординарцем и адъютантом. Дело близилось к полудню; ровные валки серых туч вроде бы приподнимались над землей, голубели, открывали синеющие на горизонте дали. Хвастово — не то церковь, не то монастырь. Скорее монастырь, кирпичное, беленое здание, за давностью облупившееся, в окружении традиционных для верхневолжских селений ветл и берез, обвешанных черными шапками грачиных гнезд. Птицы, обеспокоенные шумом и движением людских масс, машин, гомонили над деревьями, то и дело взмывая в воздух, как поднятые вихрем палые осенние листья.
Отсюда, из Хвастово, с высокого берега открывался широкий вид на заречные дали — густые сосняки, ельники, терявшиеся в синеве, на реку, плавно струившую воды в сторону города Калинина. На левобережье лес отступал от реки, наверное его потеснили деревни, лежавшие здесь более часто, чем на правой стороне.
Под прикрытием монастырских стен, различных пристроек, служб, под сенью деревьев теснились машины с понтонами. Чуть поодаль готовили огневые позиции расчеты зенитных малокалиберных орудий. Среди машин Исаков увидел знакомый черный газик Горелова.
Хотя Исаков ехал, чтоб встретиться с комдивом, сейчас он сразу засуетился, оглядывая, куда бы приткнуть лошадей. Все хорошие места были заняты, пришлось привязать лошадей у дерева. Адъютант хотел следовать за ним, но Исаков жестом остановил его: «Побудь здесь!»
Переправу наводил саперный батальон дивизии. Одна часть саперов орудовала лопатами и кирками, выравнивала косой пологий срез, по которому можно было бы спускать к воде орудия и машины; другая — большая — налаживала паромы, плоты. Лодки, собранные из прибрежных деревень, уже курсировали взад-вперед по реке, перевозя связистов, разведчиков, пехоту.
Здесь, на срезе, Исаков лицом к лицу и столкнулся с Гореловым. Генерал был в реглане, ставшем для него неизменной формой одежды за последние дни, в сдвинутой на затылок фуражке, раскрасневшийся от движения. На белой коже лба резко выделялась красная, как шрам, полоса, отдавленная клеенчатым рубцом фуражки.
— Товарищ генерал, вверенный мне полк сосредоточен для форсирования в указанном районе. Докладывает командир…
— Погоди. Сам вижу, что командир, — остановил Исакова Горелов. Жестом, ставшим для него привычным, генерал перебросил планшет с картой с бедра на живот. — Гляди. Видишь шоссе? Ночью должен выдвинуть батальоны к самой деревне, но сначала вперед разведку… Поддерживать тебя будет второй дивизион. Начальник артиллерии задачу ему уже поставил, но ты с командиром дивизиона договорись сам, как и что. Словом, устанавливай контакт. Я буду в Ново-Путилово, на той стороне. Видишь? Переправу начинай немедленно, не жди, пока наведут мост. Мост для артиллерии, а ты на чем есть…