Орудие дернулось и встало на место. Танцура приник к панораме, нимало не беспокоясь, что уши заложило: «Пройдет».. Гусеницы танка не подминали больше землю, они застыли неподвижно. Попал!
Что-то непонятное происходило с танком: откинув люки, из него полезли гитлеровцы. Танцура оглянулся, чтобы крикнуть пулеметчикам: «Чего ж вы, неужто не видите?!» И только заметив, как бежит, дергается лента, а гильзы отлетают в сторону, он понял, что не слышит их выстрелов, оглушенный резким хлопком пушки.
— Глянь, горит! — крикнул ему командир.
Танцура обернулся, куда ему указывали, и увидел, что танк, его первый танк, окутывается дымом.
Все шесть танков, шедших в атаку, загорелись в первые же минуты от огня орудий прямой наводки, и пехота, которая шла за ними, сначала залегла, а потом побежала обратно. Ее преследовали до самой деревни минометными разрывами.
Командир орудия хлопнул Танцуру по плечу и принялся поздравлять с первым танком. Танцура улыбался, кивал, только догадываясь, о чем ему говорят. Хороший день!
Будто лишь по случаю победы радостно сияло над деревней солнце, которого не видели уже несколько дней. Пожухлые на полях травы, облетевшие к зиме березки и ветлы снова засветились не броской, но милой русскому сердцу красотой. Если бы к этому да еще мирную осеннюю тишину! Но ее разгоняли самолеты, то и дело налетавшие на деревню; покружив, они сбрасывали бомбы или просто обстреливали из пулеметов.
Танцуру представили к ордену Красного Знамени. Это была столь необычная для полка и такая большая награда, что многие не верили в ее реальность. Как, человека с фронта вызовут в Кремль и сам Михаил Иванович будет пожимать ему руку?
Не верил в это и Танцура. Но вечером в батарею пришел корреспондент армейской газеты, — как он успел прознать про это, даже дивно? — и стал расспрашивать Танцуру, как да что. Человек не велеречивый, скупой на слова, Танцура отвечал односложно, сам чувствуя, что с его слов не написать в газету, и злясь на себя за свой характер.
И тогда на помощь пришли бойцы расчета. Они стали рассказывать, как Танцура с орудием ворвался в деревню Ширяково (видите, это у него не первый подвиг!), как он там порол штыком и кидал через себя гитлеровцев, которые выскакивали без памяти в одном исподнем из домов. Это же надо было успеть заскочить в деревню с орудием одновременно с пехотой! Учтите это обстоятельство, товарищ корреспондент!
Рассказывали они и про нынешний бой, и получалось вроде, что с орудием управлялся чуть ли не он один, а весь расчет лишь при сем присутствовал. И тогда Танцура возмутился:
— А идите вы к бису! Что ж я, один воевал, что ли? А вы где булы? Чого ж брехать чоловику…
Даже корреспондент не выдержал, расхохотался и стал расспрашивать Танцуру уже не о бое, а о его прежней довоенной жизни и о том, что заставило его променять «теплое» место писаря в ОВС на должность наводчика противотанкового орудия.
Корреспондента проводили ночью, насовав ему в сумку подарков: трофейных зажигалок, пистолет «вальтер», консервов и флягу с пристегнутым к ней плоским стаканчиком.
В первый же час боя из донесений комбатов Исаков понял, что дальше Толутино пехота не пошла: потеряли темп, побоялись отдать деревню, захваченную первым рывком. Конечно, в бою подразделения перемешались, нужно время, чтобы их снова собрать, организовать должный порядок. Он это понимал, но задача ему ставилась шире — вырезать у противника изрядный кусок шоссе, чтоб ни обойти, ни объехать.
Исаков теребил подбородок и, уставившись в карту-километровку, размышлял, как быть. Конечно, если сразу Некрасово не взяли, то теперь в лоб брать трудно: противник опамятовался, успел подготовиться. А вот обойти лесочком и нанести удар во фланг — вполне возможно. Сколько тут: три-четыре километра — максимум. За час вполне можно выйти. В резерве второй батальон, ему и поручить.
Вечером, отдавая приказ комбатам, Исаков намеревался руководить боем с наблюдательного пункта. Но бой начался раньше намеченного срока, менять место в такое время — рискованно. Да и не очень ему этого хотелось. И так сидит в полутора-двух километрах от места боя, чего еще? А когда начался бой, звонок за звонком из дивизии, от телефона ни на шаг не отойти.
Бородину Исаков поставил задачу по телефону. Сумерки, мгла только на руку: полнее внезапность. Бородин вызвал командиров рот и приказал выступать на исходное. Направление выдерживать в лесу по азимуту. А чтобы не потеряться во время движения —. держать локтевую связь, почаще сверяться с компасом и картой.
Где-то на открытых местах светало, а в лесу держался плотный мрак. Роты долго путались по чащобе, которой, казалось, конца не будет, продирались сырыми ельниками, кочкарниками, и к тому времени, когда вышли наконец на редколесье и впереди замаячили домики деревни Некрасово, Бородин терял последнее терпение. Он клял себя, что остался со штабом на месте, когда надо было идти вместе с ротами, быть рядом. Все проклятый устав, где все записано, кто и где должен находиться.
Начальник штаба Сергеев все время донимал: скоро ли начнете атаку? Уточните положение!
— Выходят, — лаконично отвечал Бородин, сдерживая клокотавшие внутри резкие и гневные слова.
Роты двигались, поэтому телефонной связи с ними не было, и ничего не оставалось делать, как гнать им вслед связных. А человек — не птица. Походило на бросание камешков в воду — бульк! — и нет ничего, только круги на поверхности. Ни связного, ни вестей.
Он отчетливо представлял трудности перехода без дороги да еще по такой чащобе, по сути, почти ночью. Разумней всего — ждать, когда роты откликнутся сами. Но в полку с этим не желают считаться, дергают, когда он и так сидит будто на иголках.
Известие, что роты находятся близ Некрасово, совпало с сообщением о первой контратаке на Толутино.
Сергеев быстренько вывел на своей карте красную дужку, острием нацелившуюся на деревню, потом, синим, другую. Протянув ее острие до Толутино, он загнул его и вернул назад.
Получилось нечто похожее на рыболовный крючок. Так принято было обозначать на штабных картах отбитые атаки. Три поперечные черточки на крючке означали, что контратака проводилась силой батальона. Сбоку время и число месяца.
Исаков выслушал сообщение, потер руки и передернул плечами, прошелся по палатке. Он ужасно мерз без движения и мечтал о тепле, о какой-нибудь, хоть деревенской, крыше над головой. А тут еще сообщения, от которых мороз по коже.
— Да, — раздумчиво произнес он, — противник собирается с силами и может повторить контратаку. Надо приказать Бородину, чтобы ускорил нападение. Этим мы сорвем планы противника. И, не теряя времени, — разведку. Тут можно ждать чего угодно…
Рядом с невзрачным, щуплым Исаковым Сергеев выглядел богатырем. Опершись на полусогнутые кисти рук, так что аж козанки побелели, он глыбой навис над картой, размышляя, какой каверзы надлежит ждать от противника.
Исаков обежал вокруг стола, схватил телефонную трубку:
— Горелова… Товарищ генерал, докладывает Исаков! У меня контратака. До батальона пехоты, шесть танков. Атака отбита, танки сожжены. В Некрасово скопление противника, слышим шум моторов. Прошу подкрепить меня артиллерией. Нет огурцов для моих больших труб и приданных, а без них, сами понимаете…
Горелов что-то отвечал, видно наставлял, как поступать в дальнейшем. Сергеев, не слыша слов комдива, по интонации, односложным ответам Исакова пытался уловить смысл разговора.
— Да, да… Приказал второму батальону… Уже на исходном. Разведку выслал. Как только будет «язык», немедленно доложу.
При этих словах Исаков выразительно глянул на Сергеева: видишь! Действуй, не теряй времени, гони разведчиков…
Сообщение Горелова несколько взбодрило Исакова. Как же: теперь его полк действует не в одиночку. Справа выдвигается полк Афонина, чтобы занять Курково. Полк Фишера одним батальоном занимает Путилово, другим седлает большак севернее Толутино. За фланги, тылы можно не бояться.